История Деборы Самсон - Хармон Эми

– Теперь и вы делаете то же самое. Отделяете женщину от юноши. Их сложно различить.

– Я отдавалась службе всем сердцем. И продолжу, если вы позволите.

– Я уверен, что так и было. – Его тон вновь переменился. От взрывов гнева – к рокоту, от рокота – к капитуляции с ее белым флагом.

Я задержала дыхание. Я не понимала, перед чем он капитулирует.

– С тех пор как узнал, что вы не Роберт Шертлифф, у меня не было ни секунды покоя, – признался он.

– Но я – это он! – взмолилась я.

– Дебора, – предостерег он.

Мое имя, произнесенное генералом, вновь обожгло меня, как огнем.

– Прошу, не отбирайте его у меня. Прошу, позвольте остаться Шертлиффом до конца войны.

– А если вы погибнете? Вы легко могли погибнуть под Тарритауном. Или в Йорктауне. Или в чертовом Истчестере. Что, если вы умрете как солдат, как Роберт Шертлифф? Что тогда? Дебора Самсон заслуживает большего.

– Но как вы не видите? Это и есть большее.

Он озадаченно взглянул на меня, не понимая, что я имею в виду.

– Я делаю это ради нее. Ради себя. – Я ударила себя в грудь. – А если погибну, – пожала я плечами, – погибну как солдат, которым Деборе Самсон не позволено было стать.

Он озадаченно вскинул брови:

– Мы не пускаем женщин на войну не потому, что они этого недостойны.

– Разве нет? – презрительно переспросила я.

– Нет, – отрезал генерал. – Мужчины не берут самое ценное на поле боя. Они это берегут. – Он четко выговаривал каждое слово.

– Я не ценность. И беречь меня не нужно. – Мы уже говорили об этом.

– Нет, вы ценность. Элизабет вас ценила. Я вас ценю.

Я склонила голову, успокоенная искренностью его признания. Какое-то время мы молчали.

– Всем нам дано увидеть так мало, – снова заговорила я. – И не только женщинам. Я это понимаю. Я не так глупа, чтобы думать, будто мужчин ничто не связывает. Я поступила на службу, потому что не осмелилась сесть на корабль. Я стала солдатом, потому что не могла отправиться на запад одна. У меня не было возможности пересечь океан, исследовать мир. Штанов и корсета, стягивающего грудь, недостаточно. Нужны еще деньги. В мою дверь стучалась война, и потому я выбрала единственный доступный вариант бегства.

Он тяжело вздохнул и уронил голову на грудь.

– Вы расскажете? – спросила я.

– Кому? Кому я могу рассказать? Сейчас я здесь командующий. Я мог бы отправиться в Нью-Уинсор, к генералу Вашингтону, и рассказать ему, что мой адъютант мастерски скрывал свою истинную сущность. После провала с Бенедиктом Арнольдом, который я позорно потерпел здесь, в Уэст-Пойнте, он может решить, что предатель на самом деле я. А вас он сочтет шпионкой.

– Вы знаете, что я не шпионка.

– Я ничего такого не знаю, – прорычал он.

– Неужели? Вы ведь не всерьез, генерал?

– Вы и представить себе не можете, сколь порочны и безжалостны люди. Особенно те, кто наживается на войне.

– Я клянусь своей жизнью и незапятнанной честью, что я не шпионка, – сказала я, используя слова из декларации. – Я патриотка до мозга костей и буду сражаться рядом с вами, под вашим руководством, пока не закончится война. Я никогда не дам повода мне не доверять или сомневаться в преданности. Клянусь в этом. Клянусь своей любовью к Элизабет и дружбой с ней.

– Я не хочу, чтобы вы рисковали жизнью или сражались рядом со мной, – выговорил он сквозь стиснутые зубы. – Я хочу, чтобы вы остались в живых. Хочу, чтобы поступали так, как я прикажу, потому что иначе я неустанно буду тревожиться о вашем благополучии. И если для этого я отправлю Агриппу вместо вас в Кингс-Ферри или куда-то еще, куда понадобится, – направил он на меня указательный палец, – вы не станете возражать. – С этими словами он откинулся на спинку кресла и резко захлопнул лежавшую перед ним тетрадь. Его лицо казалось жестким, суровым, глаза горели.

Я склонила голову:

– Хорошо, генерал.

– Вы будете поступать так, как я прикажу?

– Да, сэр.

– И не станете расспрашивать меня и возражать против моих распоряжений?

– Я не стану расспрашивать вас и возражать против ваших распоряжений.

Он с шумом выдохнул:

– Да поможет нам обоим Бог.

Я намеревалась сдержать обещание, но некоторые обещания сдержать невозможно.

Глава 20

Несущественные и быстротечные обстоятельства

В тот месяц, когда я, поступив на военную службу, оказалась в Уэст-Пойнте, шестнадцать солдат, обвиненных в дезертирстве и преступлениях против местных жителей, вывели в поле рядом с гарнизонной тюрьмой, где стояли столбы для порки и виселицы.

Двенадцать из этих шестнадцати, одного за другим, раздели по пояс, привязали к столбу и подвергли наказанию под бой барабанов. Почти все выдерживали порку молча и лишь морщились, когда плети оставляли кровоточащие полосы на их обнаженных спинах. Товарищи подбадривали их.

Двоих мужчин, обвиняемых в подготовке мятежа и приговоренных к повешению, подвели к виселицам, но в последний момент вперед выступил Агриппа Халл с известием, что генерал Патерсон их помиловал. Собравшиеся захлопали, мужчин спустили с помоста. Оба едва держались на ногах, по щекам у них текли слезы благодарности от сознания милости, которой они удостоились.

Их место заняли двое других. Им на шеи набросили петли, их преступления зачитали собравшимся. Один убил вилами местного фермера, изнасиловал его жену и поджег дом. Второй, пока ждал его, ел припасы, которые сумел обнаружить, а перед уходом прихватил сапоги, принадлежавшие фермеру. Их не помиловали. Когда платформа с глухим стуком ушла у них из-под ног, некоторые зрители потрясенно ахнули, кто-то застонал от ужаса. Мысль, что ты жив, что ты в безопасности, когда другие встречают смерть, дарила, пусть и ненадолго, ощущение превосходства.

Я наблюдала это с ужасом, но не потому, что считала наказание несправедливым, – у меня не было причин думать, что обвинения против этих мужчин беспочвенны. Само происходящее казалось мне ужасным. Почему подобные вещи вообще были необходимы? Я вновь почувствовала свою уязвимость. Если бы меня приговорили к порке, мой секрет был бы раскрыт. Но это составляло лишь небольшую часть того, что я осознала. Меня вскормили революцией, научили говорить на языке свободы, окрестили для ясной цели. Мое тело, до самых кончиков пальцев, и мой дух верили, что наша борьба справедлива и что мы боремся за великое дело. У меня имелись свои представления, причины, побудившие пойти на войну, но я истово верила в революцию.

Хотя в нее верили не все солдаты.

Некоторые из них мало отличались от животных.

Возможно, такими их сделала война, но я полагала, что она лишь явила миру их хвосты и копыта.

За внешним порядком, царившим в гарнизоне, бурлил едва сдерживаемый хаос. В бараках и среди офицеров встречались самые разные люди, но одни умели маскировать свою сущность лучше, чем другие. Убийцы, воры, обманщики сражались рядом с храбрыми, праведными, преданными делу людьми. Всех их бросили в кипящий котел, который представляла собой Континентальная армия.

В Йорктауне я видела, как британские солдаты сдавались и их вели в плавучие тюрьмы. Тогда я решила, что покончу с собой прежде, чем попаду в лапы врага. Что смерть для меня лучше, чем плен.

Преступления банды Делэнси лишь укрепили мою убежденность. Но одно дело британцы или Делэнси, и совсем другое – страх перед товарищами, людьми, с которыми служишь бок о бок. Разговоры о дезертирстве во время той вылазки за провизией потрясли меня по многим причинам. Во-первых, у меня не было желания покинуть армию. Во-вторых, я не хотела сеять разногласий между солдатами, а в-третьих – и для меня этот довод был главным, – любое наказание, вероятнее всего, привело бы к тому, что меня разоблачили. Я знала, что лучше умру.

Генерал Патерсон избегал мятежей в Уэст-Пойнте благодаря строгости, с которой он руководил людьми, но причина была и в его милосердном сердце. Его старания обеспечить солдат всем необходимым и защитить их интересы не оставались незамеченными, но восстания, приведшие к победе зачинщиков, по-прежнему волновали умы недовольных.