История Деборы Самсон - Хармон Эми

– Это проклятие мужского пола.

– О чем вы, сэр?

– О потребности показать себя.

Я хмыкнула, но не стала возражать. Я полагала, такая потребность есть у обоих полов, но решила, что не стоит об этом спорить.

– Мне всегда было известно, чего хотел мой отец, – продолжал генерал. – Я точно знал, чего от меня ждут. Благочестия. Силы. Целостности. То, что отец видел для меня, стало и моей целью. Он хотел, чтобы я выучился. Чтобы изучал закон. Заботился о матери и о сестрах, создал свою семью. Бог, семья, отечество. Таков был его девиз, хотя отечество не значило для него… того, что оно значит для меня. Я часто думаю, что он сказал бы об этой войне.

– Он был военным? – Я знала это.

– Да. И служба увела его далеко от дома. Так же, как произошло со мной.

– Далеко от дома? Но куда, сэр?

– Он умер на Кубе, от желтой лихорадки, когда мне было восемнадцать.

– Мне жаль, сэр.

– Он был хорошим человеком. По крайней мере… я так думаю. Надеюсь.

– Что такое хороший человек? – спросила я. Нужно, чтобы он продолжал говорить.

– Отец однажды сказал, что отвага есть залог истинного величия. Не талант. Не сила. Отвага. В этом и заключается моя цель. Порой единственная. Боюсь, что отсутствие у меня личных амбиций явилось огромным разочарованием для Элизабет.

Он бормотал чуть слышно, но наша беседа повернула в неожиданном направлении. Мне отчаянно хотелось, чтобы он не переставал говорить.

– Я не из тех людей, которых помнит история. А теперь дела обстоят так… что даже мои дети не будут помнить меня.

– Война сильнее всего бьет по женщинам, – сказала я. – История не хранит о них никакой памяти.

– Какой же ты странный парень, Шертлифф, – вздохнул он. – Душа мудрого старца в теле юноши.

Мой смех походил скорее на рыдание:

– Я родился стариком, сэр.

– Да. Я так и думаю. Расскажи мне о своем отце.

– Я не знал его.

– А мать?

– Она отослала меня к родне, когда отец нас оставил. – Я осторожно подбирала слова. – С тех пор, как мне исполнилось пять, я видел ее всего несколько раз.

– Когда все это закончится, я вернусь домой в Ленокс, штат Массачусетс. А ты куда?

– Не знаю. Я не загадываю так далеко, – ответила я. Я не позволяла себе этого делать.

– Нет. Я в это не верю. Ты все время думаешь.

– Да, сэр. Но не о будущем. Настоящее столь тяжело, что занимает все мои мысли.

Я уткнулась лбом ему в спину, стараясь подпереть его, не свалив при этом на землю. Я чувствовала, как он балансировал на грани сознания. Вероятно, причиной было страшное изнурение. Время от времени он кренился в седле, и я понимала, что мы лишь чудом сумели на протяжении последнего часа удерживаться верхом.

– Сэр, если на нас нападут, нам конец, – выдохнула я.

– Продолжай говорить, Шертлифф. Если ты замолчишь, мне точно конец.

– Я не знаю, что сказать, сэр.

– Расскажи о себе.

– Я никогда не позволял себе слишком сильно чего-то хотеть.

Он покачнулся, и я, перепугавшись, встряхнула его.

– Я здесь, парень. Я с тобой. Продолжай. Ты ничего не хочешь слишком сильно…

– Мне бы хотелось иметь семью. Когда-нибудь, не теперь, – сказала я. И чуть не рассмеялась над собой. У меня не было желания выйти замуж. Я хотела лишь детей.

– Есть у тебя на уме девушка? – спросил он, не слишком внятно выговаривая слова.

– Я не хочу жениться.

– Нет? Тогда сложновато будет обзавестись детьми. – Он шутил даже теперь, едва сохраняя сознание.

Его слова мне понравились, и я рассмеялась.

– Я хочу, чтобы меня любили безумно – или не любили вовсе. Не могу представить, чтобы кто-то полюбил меня до безумия. – Я бормотала, не задумываясь, что говорю, но понимала, что он вряд ли запомнит это.

– Почему?

– Потому что никто меня так не любил.

– Ты еще слишком юн, – прохрипел он и уронил подбородок на грудь.

– Расскажите о своих детях, сэр, – попросила я.

– У меня дочери. Маленькие девочки. Принцессы, как на подбор. Такие же, как их мать. Ханна, Полли и Рут.

Я знала все о Ханне, Полли и Рут, но попросила его продолжать.

– Ханна и Полли темноволосые, как Элизабет. Рут похожа на меня, во всем, вплоть до ямочки на подбородке и складки между бровей. Бедная крошка.

– Расскажите о миссис Патерсон. Она была такой, как на портрете у вас в комнатах?

– Она была невысокой и… полноватой, так она сама говорила, хотя и знала, что многим женщинам хотелось бы иметь такую фигуру. Бледная кожа, темные волосы, большие… карие глаза. Портрет довольно точный.

Невысокая и полноватая. Как миссис Томас. Удивительно, но я так и представляла ее. Но Джон Патерсон не соответствовал образу, который сложился у меня в голове. Он продолжал рассказывать, будто даже теперь, в своем плачевном состоянии, понимал, что Элизабет достойна похвал:

– Ее… легко было… любить. Она была умной… доброй… красивой. Такие женщины, как она… не задерживаются в невестах, так что я не сомневался. Как только пришло время, я явился к ее отцу и попросил ее руки. Я никогда не сомневался в том, что поступил правильно. Она подарила мне трех дочерей, душевный покой, заботу и дружбу. Она всегда отдавала мне всю себя… но ее больше нет. А я по-прежнему здесь и по-прежнему участвую в этой бесконечной войне, сам не зная, ради чего все это.

– Мне так жаль, генерал.

– И мне, – пробормотал он.

– Держитесь, сэр. Мы скоро доберемся. Очень скоро.

Я соврала. Нас ждали долгие мили пути.

– Главное, не молчи, Роб. Продолжай говорить.

Он назвал меня Робом, и это придало мне сил, словно братья вдруг оказались рядом и стали меня подзадоривать.

Я начала пересказывать по памяти все, что помнила наизусть, извлекая из тайников разума слова, притчи, строки из катехизисов и сцены из «Венецианского купца», лишь бы удержать нас обоих в седле. Генерал бормотал и качался из стороны в сторону, но и ему, и мне чудом удавалось усидеть.

Мы прибыли в Пикскильскую лощину незадолго до того, как сгустились сумерки. Нас окликнул часовой – он узнал коня генерала прежде, чем понял, кто мы такие. Затрубил горн, послышался топот, и к нам подбежали пара десятков солдат. Впереди всех спешил Гриппи.

– Благодарение Господу, – выдохнул генерал. – Это ты, Агриппа?

– Это я, сэр. Это я. Слава Богу.

– Я боялся, что больше не увижу тебя, друг мой. – Генерал покачивался в седле, но улыбался, а у меня по щекам потекли слезы.

Я тоже боялась худшего и потому при виде Агриппы Халла, целого и невредимого, лишилась последних крупиц самообладания.

– Генералу Патерсону нужна помощь, – проговорила я, пытаясь вытереть слезы о его склоненную спину. – Он ранен.

К нам протянулись руки, готовые помочь нам слезть, но я вдруг почувствовала, что не могу выпустить генерала, – от напряжения у меня свело пальцы.

– Отпусти, Милашка, – потребовал Гриппи.

Но я лишь беспомощно помотала головой:

– Не могу.

Генерал расцепил мои руки, и я соскользнула с коня, стараясь приземлиться на здоровую ногу, но упала на землю как подкошенная.

– Позовите доктора Тэтчера! – крикнул Гриппи.

– Со мной все в порядке, – возразила я, но не стала противиться, когда он помог мне подняться. – Займитесь генералом. Я просто устал.

– Ты хорошо справился, Милашка. Ты молодец, – пробормотал Гриппи, удерживая меня.

Патерсон сумел устоять на ногах, когда его спустили с коня. Я обхватила его за пояс с одной стороны, Гриппи – с другой, и, пока мы брели по направлению к госпиталю, Гриппи рассказал обо всем, что мы пропустили.

Глава 18

Согласие управляемых

Доктор Тэтчер осмотрел зрачки генерала, промыл рану у него на голове и объявил, что ему нужно принимать тонизирующее средство от головной боли и для этого кто-то должен будить его каждый час.

– Рана немного припухла, генерал, тут нет сомнений. Но, если не брать во внимание головную боль и интересного вида шрам, вы полностью поправитесь.