Сергей Плачинда - Роксолана. Королева Османской империи (сборник)
Султан поднял бровь: было заметно, как на его устах, прикрытых усами, мелькнула улыбка: он уважал свою султаншу за ум.
— А что же делать? — поинтересовался он.
— Послать жалобу королю польскому Сигизмунду-Августу, чтобы укротил Сечь.
— Я Сулейман Великий, и никому не намерен жаловаться, я сам накажу, не спрашивая королей! — гневно сказал он, скрипнув зубами.
— Повелитель должен уважать законы этих королей: повелитель обязан предупредить короля, если же король пренебрежет делом, тогда уже идти войной, не на Сечь, а на Польшу, на территории которой находится Сечь.
Повелитель улыбнулся и потряс чубук.
— Повелитель сейчас должен направить свои силы на вражеские крепости куда прочнее казацкой крепости.
— Куда именно? — уныло спросил султан.
— На Вену.
— Ходил дважды…
— Стоит идти походом третий… сейчас турецкое войско непобедимо и большой грех держать его дома без дела: турецкому войску не пристало лениться, солдат должен быть всегда солдатом, а не ленивой бабой.
— После молдавского побоища я уже не верю янычарам.
— Все здесь говорят, что янычарское войско — толпа разбойников, умеющих драться только с девушками из гаремов. Пустить их в дело можно только для того, чтобы напугать врага и внести смуту. Настоящее дело можно доверить только польскому солдату.
— Мой Цветок — мудрый, как змея, и ласковый, как ягненок. Я должен прислушаться к доброму совету, — уже смеялся властелин.
— Я слабая женщина и желаю своему государю только добра. Повелитель когда-нибудь должен предстать перед лицом Аллаха не с пустыми руками.
— Что же я возьму в руки, какое самое ценное сокровище? — удивлялся султан.
— Я уже говорила и еще раз повторюсь. Вена со всеми ее сокровищами в одной руке и мусульманская вера — в другой. Аллах благословляет тебя, государь, на этот трудный путь: ты должен пройти его так, как и подобает властелину всего мира не на словах, а на деле. Должен выполнить завещание старого Мюрада, который завоевал все Балканы. И тогда слава непобедимого великого Сулеймана будет сиять над твоим именем из рода в род, из века в век.
Султан молчал.
— Ну что ж… — сказал, наконец, султан, — пусть будет так, как говоришь, и пусть твое имя останется в памяти потомков как жены, достойной своего великого мужа.
— Пусть будет так, как предписывает Аллах! По его зову ты должен идти на Запад и прекратить там религиозные распри ударом меча… А теперь ты должен еще сказать одно слово…
— Какое это слово, моя нежная Роксолана?
Колеблясь, Роксолана произнесла:
— Берегись… берегись, государь, и днем и ночью…
— Кого? — строго спросил султан. — Слава Аллаху, не боялся никого и сейчас не боюсь. О ком ты сейчас говоришь?
— О незримых врагах…
— Ты их знаешь? — грозно спросил властелин.
— Одного из них хорошо знаю — это твой старший сын Мустафа уже давно мечтает о султанском кресле, думает, что ему, только ему принадлежит это кресло и хочет его заполучить как можно быстрее… Остальные его помощники твои сыновья, кроме Селима Кроткого.
— Гм… я сам держу на подозрении своего Мустафу, но все же надо доказать, нельзя винить вслепую… Я все разведаю, наверное, на следующей неделе.
— Не жди долго, завтра, а, может, даже лучше сегодня узнай. Если выдаст всех — не наказывай строго…
— Как не наказывать?
— Так, не наказывай, как ты наказал казаков, казненных на Ак-площади неделю назад…
— Второй казни не будет!
— Да! Так не наказывай: он же твой сын! Подумай: ты должен даровать ему жизнь… отправь его как можно дальше… Турция огромна, как Божий мир… Только, пожалуйста, государь, без крови… Крови боюсь, боюсь… боюсь… — истерично рыдала Роксолана.
— Успокойся… успокойся: сделаю все так, как ты скажешь… Пусть Аллах благословит тебя за верность твою…
— Хочу твоей славы и хочу сохранить тебя для больших подвигов…
Она стояла, озаренная лучами заходящего солнца. Султан смотрел на Роксолану, как на дивного херувима, озаренного незримым светом высшей правды, херувима, который должен скоро улететь в сады.
* * *Прошло лето, и неожиданно подкралась осень. Пожелтели листья в султанском саду, и северный ветер страстно целовал ледяным поцелуем пышные розы и капризный жасмин… Султан всю зиму не выходил из комнаты, уныло смотрел на Мраморное море и скалистые Дарданеллы…
Он тосковал…
Его Роксолана, пышный цветок из далеких степей незнакомого ему края — болела. Даже врачи не могли ничего сказать утешительного, все полагались на волю Аллаха, а сами не понимали, как лечить болезнь ослабевшей султанши.
Султан убивался…
Он терял верную жену, верную из верных, которая спасла его от смерти. И теперь она уходит в тень райских садов… Так хочет Аллах, пусть святится имя Аллаха… Он уже смирился и теперь хочет утолить тоску в боях с врагом-гяуром. Он решил не идти на казаков: после Байды они выбрали кошевого еще яростнее — магната князя Богдана Ружинского…
Тот не испугался казни своего побратима Байды, пошел в татарские степи, добрался до Бахчисарая и испепелил практически все татарские аулы, истребил скот и взял в плен маленьких татарчат… Уже говорят об этой стальной Сечи, уже пророчат возрождение Киевской державы силами именно этих степных орлов…
Может быть, когда-нибудь он и пойдет на казаков, но не сейчас. «Они для меня всего лишь мышь: султану не подобает заниматься ерундой: должен послушаться совета разумной Роксоланы. Должен идти дорогой, освященной самим Аллахом. Вена! Только Вена сможет успокоить меня, разогнать тоску…»
* * *Сегодня султан сидит рядом с больной Роксоланой, даже не курит свой кальян. Сама Роксолана немощна и крайне истощена. Тихо, по-кошачьи, ходит французский доктор. Просматривает лекарства, трет, нюхает, пересыпает. К больной склонилась грустная и испуганная Оксана в ожидании, скажет ли ей что-нибудь Роксолана. Но султанша лежит без движения с закрытыми глазами.
Султан сидит подле жены уже несколько часов подряд. Доктор предупредил, что кризис может произойти в любую минуту. Султан умоляет Аллаха даровать жизнь еще молодой султанше, просит лучше взять его, султана, немощную жизнь… Но смерть уже дотронулась краем черного крыла до осунувшегося личика прекрасной Роксоланы. Неожиданно больная открыла глаза, которые на мгновение блеснули радостным светом, и маленькие губы что-то прошептали. Оксана еле услышала слабый голос:
— Тогда на площади… казнили моего… пана Ярему! Скажи, это правда?
Оксана колебалась, но через мгновение, прижимая губы к уху полумертвой Роксоланы, твердо сказала:
