Роксана Гедеон - Дни гнева, дни любви
– Вот, они здесь, – прошептала я, передавая Дюрфору бриллианты. Чуть выглянув из кареты, я обменялась с ним поспешным поцелуем. – У вас все хорошо?
– Да. Ни малейших подозрений не возникает. Это меня и настораживает.
– Почему?
– Все слишком легко. Это может быть признаком плохого конца.
– Все будет великолепно до самой границы, – проговорила я уверенно.
Он покачал головой, глядя на меня.
– А вы, Сюзанна?
– Что – я?
– Я направляюсь с королем за границу. А вы? Вы присоединитесь ко мне в Вене?
– Как только получу заграничный паспорт.
Подумав, я добавила:
– Конечно, я уеду. Когда здесь не будет короля, меня уже ничто не будет удерживать.
Граф де Ферзен сделал нам знак, что разговор затягивается, и мы, еще раз поцеловавшись, расстались. Я ехала в Тюильри с тяжелым сердцем. Разлука с кузеном была предрешена. Умом я понимала, что все делается так, как положено. Он должен выполнить свои обязанности, я – свои. Но когда уедет он, король, Мария Антуанетта, с кем останусь здесь я? Мне здесь уже не будет жизни. Я стану совсем одинока. Да, надо будет уехать… И уж конечно, я не стану ждать, пока Франсуа уладит свои дела и решит развестись со мной!
В девять часов вечера я должна была быть во дворце. За час перед этим, по обыкновению, королева отпускала своих камеристок. В Тюильри становилось тихо-тихо. А в одиннадцать вечера вся королевская семья уже будет сидеть в карете, готовая к отъезду. Такова была договоренность.
К моему удивлению, я застала королеву не в салоне, как предполагала, а в спальне – полураздетую, в пеньюаре, готовую скорее ко сну, чем к побегу.
– Что с вами, государыня? – спросила я удивленно.
– Т-с-с! – Они прижала палец к губам. – Здесь повсюду есть уши.
Она плотнее прикрыла дверь и, нервно покусывая губы, прошептала:
– У меня скверное предчувствие. Мы не можем сегодня ехать. Я уже сказала об этом Луи. Нужно подождать еще один день и послать гонцов предупредить об этом. Вы понимаете?
– Нет, – сказала я. – Отчего произошли все эти изменения?
– Сюзанна, мы поедем завтра.
– Но почему? – спросила я, уже представляя, как эскадроны, стоящие в полной готовности, получают приказ расседлывать лошадей и ждать еще одни сутки, в жару, в кошмарных условиях. Сразу начнется пьянство среди солдат, сдвинутся и нарушатся все договоренности, исчезнет согласованность действий…
– Сюзанна, повторяю вам, у меня скверное предчувствие. Сегодня дежурит моя камеристка Решерей, а она, несомненно, ко мне подослана. Ее любовник, и это всем известно, – Гувион, комендант Тюильри. Вы понимаете? Я ее подозреваю. Она шпионка… А завтра у нее выходной. Мы уедем завтра, и так будет надежнее.
Когда королева решила, королеве не перечат. Через десять минут после нашего разговора из Тюильри уже помчались надежные нарочные в кавалерию Буйе, к гусарам Шуазеля, в Монмеди и Шалон и, наконец, к Ферзену, с сообщением о том, что задуманная операция переносится на двадцать четыре часа – с 19 на 20 июня 1791 года.
4Следующее утро предвещало такой же жаркий и душный день, как и прежде. Спать приходилось с открытыми окнами, и уже на рассвете спящих донимала жара. Ехать, а тем более бежать в такую жару я считала истинной мукой.
Я провела ночь в Тюильри, но спала не более получаса. В соседней комнате я слышала беспокойные шаги Марии Антуанетты. Людовик XVI, когда я его видела, был невозмутим и спокоен. Он даже в эти тревожные часы не потерял аппетита, которым всегда отличался.
Утром камеристка, вызвавшая подозрения королевы, ушла, и я получила возможность подняться к королеве. Она уже была тщательно одета, завита и напудрена, подле нее находилась фрейлина мадемуазель де Невей.
– По-видимому, ваше величество, – сказала я, решив не скрывать своего мнения, – вы совершенно напрасно обидели недоверием камеристку Решерей.
– Но ведь ее любовник – Гувион, комендант Тюильри!
– Если бы она ему что-то рассказала, Национальная гвардия не была бы так беспечна. А сейчас гвардейцы мирно пьют утренний кофе, чистят палаши… А ружья бросили у стен. Уверяю вас, к вечеру они будут пьяны.
Королева нахмурилась. Я понимала, о чем она думает. Был потерян день, самое подходящее время ушло безвозвратно. Именно вчера все роялистские силы были собраны в кулак. А сегодня… Кто мог поручиться, что и сегодня дела обстоят таким же образом?
– Теперь уже ничего не изменишь, – произнесла она решительно. – Мы должны использовать наш последний шанс. Нужно в любом положении сохранять мужество.
Ее мужеству можно было позавидовать. В такой важный, переломный день, как сегодня, она была бледна, спокойна и собранна, – это были качества, приобретенные ею за годы смуты, испытаний и оскорблений. Мужество, пожалуй, она впитала с молоком матери, гордость переняла от длинной череды Габсбургов. И мне невольно вспомнилась Мария Стюарт, королева Шотландии, сказавшая: «Со мной могут низко поступить, но унизить меня никто не может».
– Вашему величеству следует выйти из комнаты, – сказала я шепотом, – если вы целый день проведете у себя, это возбудит подозрения.
– Да, я уже думала об этом, дитя мое. Я буду поступать по своему обыкновению. Сейчас сюда явится король, а потом мы с вами отправимся в Тиволи.
– Может быть, возьмем с собой дофина и принцессу?
– Да, непременно.
– Я пойду предупрежу их, мадам.
Король, который, как и ожидалось, явился к королеве, зачитал вслух некоторые места из только что составленного манифеста. Этот документ был условием, которое поставил Леопольд II. В нем король отказывался от конституции и давал свои предписания министрам.
– А что вы скажете об этом, дамы? Послушайте: «Король запрещает своим министрам подписывать какие бы то ни было приказания от его имени до получения ими дальнейших распоряжений; он повелевает хранителю печати выслать ее ему по первому же требованию с его стороны». Ну как? Я проявил твердость?
– Ах, государь, – сказала я, – вы были красноречивы и убедительны, но, право же, на хранителя государственной печати Дюпора это не произведет впечатления.
– Я так и думал, мадам, – заявил Людовик XVI. – Этот министр навязан мне, я назначил его под принуждением. Но весь мир должен услышать, что мы оставались тверды до самой последней минуты.
Он поцеловал руку королевы, молча раскланялся с остальными женщинами.
– Еще раз благодарю вас, милые дамы, – сказал король, – что вы не оставляете королеву.
Он вышел, сопровождаемый камердинером.
– Что меня больше всего тревожит, – сказала Мария Антуанетта, – так это наш тайный железный шкаф… Король изготовлял его в своей мастерской вместе с слесарем Гамэном. Будет ли этот Гамэн молчать?
