Роксана Гедеон - Дни гнева, дни любви
Он поцеловал руку королевы, молча раскланялся с остальными женщинами.
– Еще раз благодарю вас, милые дамы, – сказал король, – что вы не оставляете королеву.
Он вышел, сопровождаемый камердинером.
– Что меня больше всего тревожит, – сказала Мария Антуанетта, – так это наш тайный железный шкаф… Король изготовлял его в своей мастерской вместе с слесарем Гамэном. Будет ли этот Гамэн молчать?
– Будет, – печально заверила я королеву, – до тех пор, пока Франция не станет республикой.
Мария Антуанетта вздрогнула.
– Вы считаете это возможным? Вы? Я вздохнула:
– Вполне возможным, государыня, а после вашего отъезда даже неизбежным. Якобинцы во главе с Робеспьером и кордельеры во главе с Дантоном первыми проголосуют за это. А Марат требует республики уже давно.
– Но их же так мало, этих республиканцев… Впрочем, о чем я тревожусь? Мы уже давно живем при республике, с тех самых пор, когда король стал не более как ширмой для всех низких козней Собрания… и с тех пор, как королевской семье стали выплачивать жалованье, словно за службу.
Она поправила платье, провела рукой по волосам и даже улыбнулась. Эта улыбка, спокойная и уверенная, и на меня подействовала успокаивающе. Мария Антуанетта была в скромном белом платье без всяких украшений, с просто уложенными волосами, на ее лице не было ни следа румян – словом, внешне она ничем не отличалась от обычной женщины средних лет, уже не красивой, но миловидной; и в то же время даже этот простой туалет не только не умалял врожденного величия и королевского достоинства, а подчеркивал их, выделял, удесятерял.
Я была совершенно очарована этой женщиной. Даже зная ее вблизи, зная самую изнанку ее жизни, я не могла не испытывать к ней чувства, очень похожего на благоговение.
Около трех часов дня мы – Мария Антуанетта, мадам Элизабет, дофин и я – вернулись из Тиволи. По просьбе королевы был прислан комендант Тюильри Гувион, любовник Решерей, заподозренной в ненадежности; вид у него был в высшей степени тупой. Презрение к этому человеку, одному из своих многочисленных тюремщиков, Мария Антуанетта выражала разве что своей преувеличенной любезностью. Она задала ему несколько пустячных вопросов, и в продолжение всего разговора голубые глаза королевы пытливо вглядывались в лицо Гувиона, следили за каждым движением мускула, за каждым жестом. Комендант был спокоен и производил впечатление полупьяного-полусонного. По его поведению ничего нельзя было понять. Промучившись с ним полчаса, Мария Антуанетта отпустила его.
– Вы были правы, – сказала она удрученно, – этот чурбан ничего не подозревает. Мы потеряли целый день… Подумайте, Сюзанна, целый день!
Она отвернулась к окну, руки у нее дрожали, но лицо не изменилось.
– Скоро восемь, – сказала королева после долгого молчания, – я прикажу служанкам идти домой.
Это решение было самым обычным: Мария Антуанетта всегда отпускала прислугу домой в восемь вечера.
Вместе с сумерками за окном нарастало напряжение во дворце, и когда королевская семья, исключая детей, собралась в салоне на ужин, всем было уже трудно сохранять хладнокровие. Лучше всех держались Людовик XVI и Мария Антуанетта: первый по причине своей абсолютной толстокожести, вторая благодаря врожденной габсбургской храбрости, проявившейся, к сожалению, немного поздно. Чтобы успокоиться, брат короля граф Прованский предложил сыграть в триктрак; Людовик XVI принял это предложение. Мария Антуанетта много разговаривала, но я подметила в ее речи усилившийся немецкий акцент: так случалось всегда, когда она была взволнована. Ее вилка мелко вызванивала, касаясь тарелки, а бокал с розовым мускатом выскользнул из пальцев, и жидкость залила скатерть, оставив после себя слабый аромат чайной розы.
Я часто поглядывала на часы – так же часто, как и королева; наконец, наши глаза встретились, и мы обе улыбнулись. Похоже, что нам обеим от этой улыбки стало легче.
– Уже десять, – объявила я громко, – с вашего позволения, сир, я выйду на двадцать минут.
Король поднял голову от шашечницы.
– Мы все надеемся, что вы вернетесь, – сказал он.
Тихо прикрыв за собой дверь, я выскользнула в галерею. Вдалеке маячил силуэт швейцарца. Окна из-за жары были распахнуты, и ветер шевелил портьеры. Во дворе горело лишь несколько фонарей, разговаривали лакеи… Затаив дыхание, я прислушивалась к четким шагам стражи, а потом, выбрав минуту, проскользнула в спальню Марии Антуанетты.
Здесь было пусто, и воздух, пропитанный ароматами вербены, казался нестерпимо душным. Мария Антуанетта заговорщически подмигнула мне с картины художницы Виже Лебрен.
Не колеблясь, я распахнула огромный шкаф, и передо мной предстал тот, кого я и ожидала увидеть: молодцеватый офицер де Мальден, запертый здесь по меньшей мере часа два.
Пот струйками стекал по его лицу.
– Все при вас? – прошептала я. Мальден протянул мне сверток с одеждой.
– Вас никто не видел?
– Никто. Я сидел тихо, как мышь.
– Сидите еще, сударь, и ждите меня!
По пустынной лестнице, приятно продуваемой сквозняком, я живо взобралась на второй этаж и приоткрыла дверь в детскую. Здесь уже царствовал сон. Спали королевские дети, задремала у столика мадам Брунье, одна из гувернанток… Я быстро подошла к кроватке наследника престола и стянула с малыша одеяло. Он нетерпеливо отталкивал меня, но мне нельзя было тянуть ни минуты, и я принялась вытаскивать ребенка из постели. Огромные глаза Шарля Луи приоткрылись.
– Не трогайте меня, – потребовал он недовольно.
– Вставайте, Шарль Луи, – произнесла я настойчиво, – нужно немедленно подняться, мы уезжаем.
– Куда?
– Поедем на парад, где будет много солдат и офицеров. От звуков наших голосов за шелковыми занавесками другой постели послышался шорох.
– Мадам Брунье! – настороженно произнесла принцесса. – Мадам Брунье, кто здесь?
Теперь проснулась и мадам Брунье. Принцесса Мари Тереза уже стояла босиком на полу, снимая чепец.
– Ваше высочество, – сказала я шепотом, – ни слова больше. Одевайтесь, будьте любезны. И поспешите.
Теперь из боковой двери появилась и герцогиня де Турзель, главная воспитательница, посвященная во все наши тайны и собиравшаяся уехать вместе с королем. Она стала помогать Мари Терезе одеться. Я развернула сверток, предназначенный для дофина: там была одежда для пятилетней девочки; маленький принц, заметив, что я хочу одеть его как девочку, запротестовал.
– Если мы едем на парад, – капризно заявил он, – то я должен взять свою саблю и надеть свой мундир.
– Быстрее, Шарль Луи, быстрее! – нетерпеливо воскликнула я. – Нам нужно ехать, ваша мама уже ждет вас. К тому же мы идем не на парад, а на маскарад.
