Роксана Гедеон - Дни гнева, дни любви
В полдень я рассеянно перебрала газеты, и на одном сером листке величиной с ладонь нашла еще одну причину для беспокойства – новый вопль неистового, припадочного Марата. «Короля хотят взять силой и увезти в Нидерланды, – сообщал он читателям, – твердя, что это, мол, никого не касается, а вы настолько глупы, что с легким сердцем позволите ему удрать. Парижане, безмозглые парижане, я уже устал втолковывать вам одно и то же – цепко держите и хорошенько стерегите короля и дофина в стенах вашего города, арестуйте Австриячку, ее золовку и остальных родственников; потеряв один день, можно погубить всю нацию!»
То, что о подготовке побега и о желании короля уехать говорит едва ли не весь Париж, я знала отлично, но появление подобной статьи в самый день отъезда внушало тревогу. Почему Марату пришло в голову напечатать ее именно сегодня? Не вызовет ли это волнений и нового восстания? Не зазвучит ли снова революционный набат, подобный тому, что звучал над Парижем в июле и октябре 1789 года?
Был только полдень… Я бесцельно смотрела в окно, то и дело поглядывая на часы. От долгого напряжения у меня появился холодок в груди. Стрелки двигались крайне неохотно и медленно. Я поднялась, стала ходить по комнатам, дожидаясь вечера и не находя себе никакого занятия. Ни читать, ни вышивать я не могла.
– Что это с вами, мадам? – остановил меня голос Маргариты. – Вы сегодня как потерянная.
Я попыталась улыбнуться.
– Просто мне очень скучно, вот и все.
– Так съездили бы в Люксембургский сад, – живо предложила она, – или в сад Тиволи, или в Версаль…
– Версаль? Там сейчас нет ничего интересного.
Чтобы не привлекать к себе внимания, я спустилась в кабинет и заперлась на ключ, делая вид, что занята бумагами. От нечего делать я перебрала все секретные документы и сожгла те, которые более всего доказывали мое участие в подготовке побега. Я ведь прекрасно знала, что то предприятие, на которое мы все решились, может потерпеть фиаско, и тогда – обыск, арест, тюрьма. У меня мелькнула мысль, что все те документы, которые сжигать я не отважилась, следовало бы перепрятать в более надежное место, но я не представляла себе точно, куда именно, и быстро забыла об этом.
Наступил вечер – душный, пыльный, лишь немного более прохладный, чем жаркий июньский день. Я надела скромное платье цвета топаза, неприметную шляпу, сняла с пальцев все кольца, вынула из ушей сережки, – все это с расчетом на то, чтобы не бросаться в глаза, не казаться аристократкой, но в то же время достойно выглядеть в комнатах Тюильри. У ворот меня уже ждал Жак.
– На площадь Луи XV, – сказала я. – В Гард-Мёбль. Карета выехала с площади Карусель и покатила по пыльной улице – мимо квартала Сент-Оноре и монастыря Святого Якоба, где нынче размещался революционный клуб под названием «Общество друзей Конституции», члены которого именовались просто якобинцами. Здесь толпились горожане и санкюлоты в красных колпаках; один из них водрузил свой колпак на пику и размахивал ею во все стороны. Хор голосов нестройно распевал новые революционные гимны.
A, ga ira, ga ira, ga ira![3]
На фонари аристократов!
A, ga ira, ga ira, ga ira!
Их перевешать всех пора.
Мир деспотизма, умирай!
Не нужно нам дворян с попами.
И равенства наступит рай.
Разбойник прусский и тиран
Падут! И с ним австрийский раб.
И вся их дьявольская шайка
Провалится в тартарары.
A, ga ira, ga ira, ga ira…
Я тяжело вздохнула, слушая все это. И даже приказала Жаку на миг остановиться, чтобы узнать, каковы настроения в этой собравшейся толпе. Люди запоем читали какие-то серые брошюры и вырывали их друг у друга. Не успела я и глазом моргнуть, как разносчик швырнул в окно кареты несколько таких брошюр, нахально смеясь и повторяя, что в них я наверняка узнаю себя.
Кровь прихлынула к моему лицу, едва я взглянула на названия памфлетов: «Неслыханное любовное бешенство Марии Антуанетты», «Красотка Туанон прощается со своими любовниками», «Австриячка не прочь поразвлечься и со своими фрейлинами», «Рогоносец, бастард и потаскуха – королевская семья»… Нет, видит Бог, я не святая, чтобы безмолвно терпеть все это. Высунувшись в окно, я не долго думая с силой швырнула эти памфлеты в лицо разносчику. Жак, умевший чудесным образом все предвидеть, в ту же минуту хлестнул лошадей, крикнул громовым голосом: «Дорогу!» – и карета понеслась по улице, избавив, вероятно, меня если не от расправы, то от оскорблений.
– А все-таки не стоит так делать, мадам! – отозвался кучер, когда стало ясно, что погони нет. – Не в прежние времена живем!
– Ах, да пропади пропадом эта осторожность! Площадь Луи XV находилась почти на окраине Парижа. Ее еще не успели вымостить камнем, и площадь вся заросла травой. Здесь было всего два здания, и одним из них был Гард-Мёбль – хранилище главных сокровищ монархии.
Начальник Гард-Мёбль ждал моего прихода. Когда я протянула ему письмо короля, он лишь невнимательно просмотрел его и бросил на стол.
– Меня уже предупредили о том, что вы заберете бриллианты королевы. Я приготовил их – вот они, в шкафчике.
Явно гордясь своей ответственной службой, начальник отпер шкаф. На бархатных подушечках мерцали невиданные драгоценности – крупные голубые алмазы, бриллианты чистой воды, оправленные в золото и без оправы, ожерелья и браслеты, кольца с огромными сверкающими камнями. И между этими сокровищами как настоящий король располагался большой, в сто двадцать карат бриллиант – так называемый «Голубой алмаз Золотого руна». Его особенно любила Мария Антуанетта.
– Вы не боитесь везти это через весь город? – спросил начальник. – Я могу дать вам охрану.
– Нет-нет, – солгала я, – я взяла с собой двух лакеев и в охране не нуждаюсь.
В карете я поспешно снимала бриллианты с подушечек и плотно укладывала их на мягкое дно шкатулки из сандалового дерева. Они едва вошли туда, и крышка закрылась с трудом. Сунув шкатулку в красную кожаную сумку, я приказала ехать к Хлебному рынку, где у меня была назначена встреча.
Я прибыла с опозданием на две-три минуты, и они уже ждали меня – Кристиан Дюрфор и Аксель де Ферзен. Последний был в темном плаще и надвинутой на глаза шляпе. Надежды, которые возлагала на него королева, вполне оправдывались. Швед очень много сделал для организации побега: расписал каждый час до последней минуты, приготовил одежду, заказал на свое имя роскошную карету, подобрал верных дворян-охранников, нашел лошадей и, наконец, сам испытал их на дороге возле Парижа. Все это он делал, хотя въезд в столицу ему был полузапрещен.
Кристиана было трудно узнать. Он был в лакейской ливрее и лакейской шляпе – словом, его задачей было изображать лакея. Его роль разделяли еще два дворянина – офицеры де Мальден и де Валори. На самом деле они являлись телохранителями, и ради того, чтобы удостоиться такой чести, возможно, и стоило нарядиться в столь позорный наряд.
