Мишель Моран - Нефертити
Отец заколебался.
— Мы можем сделать его верховным жрецом Атона, — произнес он, размышляя вслух.
Нефертити отшатнулась.
— В моем храме?!
— А что, ты предпочтешь, чтобы он стал казначеем и надзирал за сокровищами Египта, чтобы передать его будущему царевичу? Нет, мы сделаем его верховным жрецом Атона, — решил отец и быстро встал. — Нефертити, тебе приснился сон. Ты увидела сон, в котором Панахеси был верховным жрецом Атона.
Нефертити мгновенно поняла его замысел.
— На нем было одеяние из шкуры леопарда. Его окружало золотистое сияние. Должно быть, это знак.
Отец улыбнулся, и Нефертити рассмеялась. Превосходная пара гиен.
В тот день Нефертити подождала, пока Зал приемов не заполнился людьми, и только потом возвестила придворным, что она видела сон.
— Все было словно наяву, — сообщила Нефертити, и Панахеси бросил на нее пронзительный взгляд. Сестра продолжала: — Сон был таким ярким, что, когда я проснулась, мне показалось, что все это случилось на самом деле.
Заинтригованный Аменхотеп выпрямился.
— Может, послать за жрецом? Что это был за сон? Он касался меня?
Сидящие у помоста Кийя и ее женщины принялись переглядываться и перешептываться.
Нефертити изобразила застенчивость.
— Он касался всего Египта, — пояснила она.
— Пошлите за жрецом! — воскликнул Аменхотеп, и прежде, чем Панахеси успел хотя бы встать, отец уже был у двери.
— За каким-то конкретным жрецом, ваше величество?
Аменхотеп скривился. Поскольку храм Атона еще не был построен, за жрецами приходилось обращаться в храм Амона.
— За толкователем сновидений.
Когда отец исчез, Панахеси нахмурился, чуя что-то неладное.
— Ваше величество, не будет ли разумным сперва услышать сон? — предложил он.
Нефертити весело рассмеялась:
— Зачем, визирь? Ты боишься, что мне могло присниться что-то такое, что смутит царя?
Она взмахнула длинными ресницами, и Аменхотеп улыбнулся:
— Я доверяю своей жене во всем, визирь. Даже в снах.
Но Кийя с ее растущим животом не могла допустить, чтобы Нефертити превзошла ее.
— Не хочет ли ваше величество послушать музыку, пока мы будем ждать жреца?
Раз Нефертити может угодить фараону сном, она угодит ему музыкой. Кийя махнула рукой в браслетах музыкантам, повсюду следующим за двором, и они заиграли песню. Никто и слова не сказал ни о просителях, выстроившихся у дворца, ни о визирях, желающих знать, что делать с Хоремхебом и с хеттами, посягающими на земли Египта. Сон Нефертити оказался важнее всего. Сон Нефертити и музыка Кийи. «Вот когда фараон решает отправиться в Зал приемов и заняться делами царства, тогда-то ничего и не делается», — подумала я.
Арфисты играли, а Аменхотеп восседал на троне. Затем двери Зала приемов распахнулись, и появился отец. Следом за ним величаво вошел жрец Амона.
— Толкователь сновидений! — объявил отец.
Старик поклонился.
— Я — жрец Менкхепере.
— Мне приснился сон, провидец, — произнесла Нефертити, — и мы хотим, чтобы ты его истолковал.
— Пожалуйста, поведайте ваш сон, ваше величество, и как можно подробнее — все, что только сможете вспомнить.
Нефертити встала.
— Мне приснилось одеяние из шкуры леопарда, освещенное солнцем, — сказала она.
Я с беспокойством взглянула на Панахеси. Тот перехватил мой взгляд и тут же понял, что заваривается какая-то каша.
— Вам приснился верховный жрец Атона, — торжественно провозгласил Менкхепере, и по залу поползли шепотки.
— Мне также приснилось, что это одеяние надел визирь, и в тот же миг солнце засияло ярче. Так ярко, что его лучи сделались ослепительными.
Все присутствующие застыли, а Менкхепере победно воскликнул:
— Знак! Определенно это знак!
Аменхотеп поднялся с трона.
— Присутствует ли здесь тот человек, что привиделся тебе во сне?
Все взгляды устремились к Нефертити — а та взглянула на Панахеси — и снова на жреца.
Менкхепере раскинул руки. Мне стало интересно, сколько отцовского золота сейчас спрятано у него под одеянием. Жрец провозгласил:
— Значение этого сна очевидно, ваше величество. Атон избрал.
— Нет! — Панахеси подхватился с кресла. — Ваше величество, это был всего лишь сон! Просто сон!
Аменхотеп сошел с помоста и ласково положил руки на плечи Панахеси:
— Атон избрал.
Панахеси посмотрел на меня, потом на отца; лицо отца являло собою безукоризненную маску.
— Поздравляю, святейший, — произнес отец с иронией, понятной только Панахеси. — Бог избрал.
Когда мы покинули Зал приемов, Кийя посмотрела на меня со злорадством.
— Мой отец — верховный жрец Атона! — сообщила она мне, не видя за произошедшим руку нашей семьи. — Вкупе с близящимся царевичем наша семья завладеет всеми важными должностями. А верховный жрец Атона собирает десятину, — добавила она. — Твоя сестра просто помогла нам приблизиться к трону!
— Нет, она столкнула тебя вниз, — ответила я. — Твой отец может собирать налоги, но считать их будет мой отец.
Кийя непонимающе уставилась на меня.
— Перед началом этого приема визирь Эйе был назначен казначеем.
12
7 тота
Мы стояли на вершине бесплодного холма, что глядел на Нил, протекающий через Мемфис.
— Храм будет двухэтажным, и занимать он будет еще два холма.
Майя указал на выжженные солнцем холмы. Их гребни высились один над другим: белые песчаные конусы, блестящие в солнечном свете.
— Откуда будут браться строительные материалы? — спросила Нефертити.
— Камень будет доставляться из восточной каменоломни.
— Сколько на это уйдет времени? — нетерпеливо поинтересовался Аменхотеп.
Порыв ветра заглушил слова архитектора. Панахеси с моим отцом придвинулись поближе.
— Шесть сезонов, если люди будут работать ежедневно.
Лицо Аменхотепа потемнело.
— За шесть сезонов меня могут убить! — воскликнул он.
С тех пор как он лишил жизни верховного жреца Амона, это сделалось его постоянным страхом. Куда бы фараон ни шел, его повсюду сопровождали шесть стражников-нубийцев. Они стояли под дверью, пока он спал, и торчали, словно вороны, за его креслом, пока он ел. Вот и сейчас они были тут — сбились в кучу у подножия холма и держали копья наготове, готовые расправиться с любыми врагами царя. Во дворце Нефертити шепотом сообщила мне, что Аменхотеп боится, что люди его не любят.
— Почему? — спросила я ее.
И ответом стал сам ее вид: из-за того, что произошло с верховным жрецом Амона. Теперь Аменхотеп ощущал на улицах людской гнев, и ни одному визирю не хватало мужества сказать царю, что это правда. Но наш отец предостерег Нефертити.
