Мишель Моран - Нефертити
— Но ведь не все же военачальники поехали с нами в Мемфис! — возразила я.
— Ну, Аменхотеп ему не доверяет. — Нефертити повращала чашу с вином. — И потому не следует, чтобы тебя видели с ним. Те, кто верен, приехали с ним в Мемфис.
— Но что будет, когда Старший умрет? Разве войско не воссоединится снова в Фивах?
Нефертити покачала головой:
— Сомневаюсь, что мы вернемся в Фивы.
Я чуть не выронила чашу.
— Что ты имеешь в виду? Когда-нибудь Старший умрет. Возможно, не скоро, но когда-нибудь…
— И когда он умрет, Аменхотеп туда не вернется.
— Он так сказал? Ты рассказала отцу?
— Нет, он этого не говорил. Но я узнаю о нем все больше. — Нефертити смотрела в огонь. — Он хочет свой собственный город. Не Мемфис — другой, чтобы он стал свидетельством нашего царствования.
Нефертити, не сдержавшись, улыбнулась.
— Но разве ты не хочешь вернуться в Фивы? — спросила я. — Это же центр Египта! Центр всего!
Улыбка Нефертити сделалась шире.
— Нет, Мутни. Это мы — центр всего. Как только Старший умрет, двор последует за нами, куда бы мы ни отправились.
— Но Фивы…
— Это всего лишь город. Представь себе: а что, если Аменхотеп сумеет построить город еще больше? — Ее глаза округлились. — Он станет величайшим строителем в истории Египта! Мы сможем написать наши имена на каждом дверном косяке. Каждый храм, каждый алтарь, каждая библиотека, даже каждая вещь станет свидетельством наших жизней. — Черные волосы Нефертити поблескивали в свете огня. — Ты сможешь обзавестись собственным зданием, обессмертить свое имя, и боги никогда не забудут тебя!
Я вспомнила слова Нахтмина о том, что лучший подарок, какой только может сделать история, — это чтобы тебя забыли. Но это не может быть правдой! Откуда боги узнают, что ты сделал? Мы с сестрой сидели в молчании и размышляли. Пламя в глазах Нефертити погасло, и вид у нее сделался затравленный.
— Мы с тобой такие разные! Должно быть, это потому, что я больше похожа на мою мать, а ты — на свою.
Я заерзала в кресле. Я не любила, когда сестра говорила о нашем разном происхождении.
— Интересно, какой была моя мать? Представляешь, Мутни, мне ничего от нее не осталось. Ни портрета, ни одежды, ни даже какого-нибудь свитка.
— Она была царевной Миттани. Дома ее наверняка нарисовали в гробнице ее отца.
— Даже если так, здесь, в Египте, у меня нет ее портрета.
Во взгляде Нефертити появилась решимость.
— Я никогда не допущу, чтобы со мной случилось то же самое. Я высеку свое изображение на всех углах. Я хочу, чтобы мои дети помнили меня до тех пор, пока в Египте не исчезнут пески, а пирамиды не рассыплются в прах.
Я посмотрела на сестру, освещенную светом огня, и мне стало очень грустно. Я никогда не знала этого о ней.
Множество сокровищ Амона сложили в тяжелые окованные сундуки, а сундуки кое-как составили вдоль стен Зала приемов. Но все равно позолоченные сандалии, леопардовые шкуры и короны с самоцветами величиной в мой кулак валялись грудами по углам и на столах. Куда это все девать? Держать здесь, в зале, небезопасно, даже под присмотром трех десятков стражников.
— Надо поручить Майе спроектировать сокровищницу, — предложила Нефертити.
Аменхотеп тут же загорелся этой идеей.
— Царица права! Я хочу сокровищницу, способную противостоять напору времени. Панахеси, отыщи Майю.
Панахеси быстро поднялся со своего места:
— Конечно, ваше величество. И если фараон пожелает, я с радостью присмотрю за строительством.
Отец бросил взгляд на Нефертити, и моя сестра тут же произнесла:
— На это потребуется много времени, визирь. — Она посмотрела на Аменхотепа. — Во-первых, нам нужно найти скульптора, который разместит твои изваяния на каждом углу. Аменхотеп Строитель, хранящий сокровища Египта.
Панахеси сердито сверкнул глазами:
— Ваше величество…
Но Аменхотепа увлекла описанная Нефертити картина.
— Он может изваять и тебя тоже. Мы будем самыми могущественными правителями Египта, оберегающими его величайшие сокровища.
При мысли об изваянии Нефертити на сокровищнице Египта Панахеси побелел.
— Следует ли послать за скульптором? — спросил отец.
— Да. И немедленно, — распорядился Аменхотеп.
11
1350 год до н. э.
Ахет. Сезон половодья
Сокровищница опередила даже храм Амона.
К началу тота рядом с дворцом было воздвигнуто величественное двухэтажное здание. Еще не успела осесть пыль во внутреннем дворике, как Майя распахнул тяжелые металлические двери, и мы застыли в благоговении, потрясенные тем, что сумел совершить архитектор за столь краткий срок. Из всех четырех углов сокровищницы на нас смотрели Аменхотеп и Нефертити — больше, чем в жизни, больше, чем самые великолепные статуи Старшего в Фивах.
— Кто это создал? — ахнула я, и Майя улыбнулся мне:
— Скульптор по имени Тутмос.
Изваяния были великолепны: такие высокие, такие потрясающие — мы были перед ними словно крохотные ростки в лесу сикоморов. Стоящие за нами визири и придворные безмолвствовали. Даже Панахеси ничего не сказал. Нефертити подошла к одной из статуй. Ее голова доходила статуе до щиколотки. Сходство было поразительным: тонкий нос, маленький рот, огромные черные глаза под высокими дугами бровей. Нефертити провела рукой по подолу платья из песчаника и сказала мне одними губами:
— Жаль, что здесь нет Кийи!
Аменхотеп величественно провозгласил:
— Теперь мы начнем строительство храма Атона!
У отца сделался такой вид, словно он не верил своим ушам, но Майя явно не удивился.
— Конечно, ваше величество.
— А визирь Панахеси будет надзирать за строительством.
В моей комнате состоялась очередная встреча. Теперь, когда сокровищница была построена, нельзя было допустить, чтобы Панахеси назначили ведать этим золотом. Строительство храма Атона должно было начаться в тоте, но, когда храм будет готов и Панахеси освободится от надзора за стройкой, он снова попытается пробраться в казначеи.
— Нам необходимо как-то воспрепятствовать ему, — просто произнес отец.
— Мы можем дать ему другую работу. Что-нибудь такое, что удержит его подальше от дворца. Может, сделать его послом? Отправить в Миттани…
Отец покачал головой, отвергая это предложение:
— Он никогда не согласится.
— Да кому какая разница, согласится он или нет? — прошипела Нефертити.
Отец заколебался.
— Мы можем сделать его верховным жрецом Атона, — произнес он, размышляя вслух.
