Оливия Уэдсли - Миндаль цветет
Он отправился обратно накануне дня, когда кончался его отпуск, намереваясь как раз поспеть к большому торжеству, которое должно было быть заключительным. Был конец мая, поезд мчался вдоль подстриженных изгородей со сверкающей листвой и мимо полей, усеянных одуванчиками.
Лондон, освещенный золотисто-розовым закатом, был великолепен. На улицах – сплошные толпы народа, магазины пестрели всевозможными цветами. Дом Ион был украшен к предстоящему вечеру: на окнах стояли ящики с маргаритками и лобелиями, по лестнице был разостлан красный ковер.
Рекс чувствовал себя веселым и счастливым, как только может чувствовать себя беззаботная юность. Входя в дом, он увидел перед собой Николая, который поднимался по лестнице, и окликнул его.
Они зашли вместе в комнату Николая выпить коктейль.
– Где Дора? – тотчас спросил Рекс.
– Одевается или уже улетела куда-нибудь, не знаю, – ответил Николай. – Знаешь, Шропшайр уже объяснился с ней.
Рекс почувствовал, как сердце его сжалось; он спросил вполне спокойно:
– А Дора?
– Она не хочет, – торжественно заявил Николай.
Рекс засмеялся.
– Она упускает хороший случай, – заметил Николай с упреком в голосе, смотря на него. – Титулы, имения, денег до черта и, в общем, славный малый.
– В общем, немало всего для одного, – раздражительно ответил Рекс.
Николай покачал головой; он был из тех юнцов, которым кружит голову блестящее положение других.
– Что же, ведь живешь только раз, – заметил Николай; он не любил спорить с Рексом.
– Что сказала твоя мать? – внезапно спросил Рекс.
– Да ничего. Просто смеялась. Шропшайр сначала обратился к ней, следуя доброму старозаветному обычаю. Он смотрел на это серьезно.
– Где же, наконец, Дора?
– Да я же сказал тебе: или она дома, или ее нет дома. Я не знаю.
Рекс отправился искать Дору, но не нашел.
Он встретился с ней только за обедом, который происходил в отеле «Ритц», где случайно собралось большое общество. Рекс очутился за столом как раз напротив Доры, а рядом с ней сидел лорд Шропшайр, видимо находившийся в неважном настроении, которое он не умел скрыть.
Встретившись глазами с Рексом, Дора улыбнулась ему.
Он почувствовал, что сердце его сжалось, и на минуту ему как будто трудно стало дышать.
Он стал смотреть на Дору и нарочно старался представить себе ее помолвленной с Шропшайром.
Вдруг он услыхал голос последнего, который говорил ему:
– Послушайте, Гревиль, кого это вы намерены убить?
Рекс вспыхнул; он почувствовал, что покраснел до корней волос, и рассмеялся как можно более естественно.
– Держу пари, что есть кто-то, – продолжал приставать Шропшайр, – у вас был опасный огонек в глазах, честное слово.
«Что такое творится со мной?» – подумал Рекс.
Ему стало стыдно за себя; он решительно повернулся к своей даме и вступил с ней в разговор, почти не глядя на Дору.
Когда наступило время уходить, Дора подошла к нему и шепнула:
– Пойдем домой пешком; тут только несколько шагов, а ночь такая дивная.
Он взял ее под руку и тут только понял. Точно пламя потекло по его жилам до самого сердца, и сердце запылало.
Почти с ужасом он сказал себе: «Я люблю ее».
Ему показалось, что он идет рядом с ней не наяву, а во сне, что он вот-вот проснется и скажет: «Как странно, мне это представилось так реально!» Он чувствовал себя во власти чар; он вдыхал запах лондонских улиц в летний вечер, он слышал шум движения; он видел, как из мягкой мглы вынырнул автомобиль с блестящими фонарями. Дора что-то говорила, а в душе его машинально повторялись все те же слова: «Я люблю ее, я люблю ее».
Он никогда не думал о любви как о чем-нибудь таком, что должно было с ним случиться. В его жизни не было для нее места. Даже в последнее время в Оксфорде, где в жизни большинства молодых людей любовь стояла на первом месте, он оставался не затронутым ею. В его жизни играли роль только две женщины – Джи и Дора, и больше ему никого не нужно было. Он и не отдавал себе отчета в том, какую решающую роль сыграло влияние Джи в образовании его характера.
Но в этот вечер ему казалось, что он видит перед собой совсем новый, чудесный мир, в котором вместе с тем есть что-то смущающее, опасное.
– Как ты молчалив, – сказала Дора, – мы уже почти дошли, а мне хотелось услышать от тебя, что делается у нас дома.
Рекс поспешно, но довольно несвязно стал рассказывать о своей поездке, и в то же время он старался крепче прижать к себе ее руку, и ему хотелось крикнуть: «Не отнимай руки, мне так приятно держать ее».
Думая так, он спрашивал себя, что бы сказала на это Дора.
Он не мог разобраться в своих ощущениях; это было какое-то мучительное, пьянящее чувство, которое совершенно выбивало его из обычной колеи.
Он взглянул на профиль Доры, и ему показалось, точно он видит ее в первый раз. Тут только ему вспомнилось, что, когда он был в Пойнтерсе, его все время тянуло обратно в Лондон. Он вышел погулять в сад с Джи и, стоя около душистых табачных цветов, почувствовал в себе какое-то смутное беспокойство.
Но тогда он еще не думал о Доре; это впервые случилось с ним, когда он представил себе ее влюбленной в Шропшайра; тут только он понял, как будет ужасно, если она полюбит другого: он не мог допустить и мысли об этом.
В этот миг ему казалось, что любовь не может остаться без ответа. Если она зародилась в его сердце, она должна быть и в сердце той женщины, которая ему ее внушила. Он верил в то, что любовь рождает любовь, не зная, что эта вера не что иное, как самая мучительная ирония жизни.
Может быть, благодаря тому, что он так долго болел и был лишен возможности жить той беспечной жизнью, которую обычно проводят мальчики, в нем развилась наклонность к мечтательности, игравшая большую роль в его развитии. Он вкладывал в свое чувство любви больше, чем всякий другой молодой человек в его годы, а кроме того, он вносил в нее одно редкое свойство, обычно не совместимое с любовью, – он мог философствовать.
Он так много читал, так много мечтал, и, если не считать их взаимной любви с Джи, он был так одинок, что по взглядам своим он мог стать только или мизантропом, или мечтателем. Его честность, его неиспорченность, его прямота, а также невозможность до недавнего времени заниматься каким-нибудь спортом сделали его именно мечтателем.
Он был чист как по природе, так и вследствие здорового влияния Джи. И если он был немного педант, то вместе с тем он был самостоятелен и смел.
В нем пробудилось безумное желание излить то, что жгло его ум и сердце: сказать Доре о своей любви.
– Дора, – начал он, и ему показалось, что голос его звучит ровно.
Дора высвободила свою руку и спросила:
