Маргарет Джордж - Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная
— И хорошо, — сказал Антоний. — Мне надоела болтовня. Что ж, ты слышала моих командиров. Похоже, поражение их не устрашило.
— Как и тебя, когда ты на публике.
Я начала расплетать волосы, моя шея болела от тяжести золотых заколок, скреплявших прическу, и усыпанной драгоценными камнями диадемы. Положив диадему на походный сундук, где она тускло поблескивала, я потянулась назад, чтобы расстегнуть золотое ожерелье. Но Антоний остановился позади меня и расстегнул его сам. Он очень гордился этим своим подарком.
Когда все украшения были сняты, я почувствовала себя моложе и легче. Золото имеет власть над духом. День выдался нелегким, усталость никак не располагала к серьезным беседам, но мне неожиданно показалось, что нам есть о чем поговорить.
— Антоний, я сегодня насмотрелась и наслушалась всякого: и гнойные раны солдат, и эти оскорбительные монеты. Но это следствие уже случившегося. Что мы собираемся делать в будущем?
Он опустился на койку и лег, свесив одну ногу на пол. Ответ прозвучал не сразу.
— Не знаю. Я не знаю, что предпринять.
— Мы потерпели поражение, но вели боевые действия на вражеской территории и не потеряли ни клочка земли. Оборонительную войну, когда ты защищаешь свою страну, проиграть нельзя ни в коем случае. А сейчас — чего мы лишились? Парфии? Так мы ею никогда и не владели. Стоит ли тратить деньги и солдат, чтобы «отомстить» за себя? Давай подумаем всесторонне.
Для себя я уже решила, что Парфии с меня хватит. Хвала богам, Антоний и его командиры живы, а армию можно собрать новую. И направить ее против настоящего врага.
— Необходимо покарать Артавазда, — произнес он.
— Согласна. Но это потом.
— А что скажут в Риме о моем поражении?
Он откинул голову на подушку и уныло уставился в потолок.
— Не говори им, что ты потерпел поражение, — сказала я. — Объяви о своей победе.
Он сел.
— Солгать?
— Это делается сплошь да рядом, разве ты не замечал? Октавиан «положил конец гражданским войнам». Даже Цезарь объявил, будто завоевал Британию, тогда как он лишь исследовал ее, и при этом дважды лишился флота. Скажи, что ты одержал в Парфии победу. Тебя не уничтожили — это само по себе победа.
— Но… ни один город не захвачен, ни штандарты, ни пленные не возвращены. Более того — они захватили новых орлов и еще больше пленных.
— Ну и какой смысл сообщать обо всем в Рим? — спросила я. — Это только ослабит твое положение, не более того. Подожди, пока не выиграешь очередную войну, тогда сможешь объявить правду. К тому времени народу будет наплевать на эту историю — всех интересует лишь последняя война. Парфия очень далеко от Рима, и кто сможет проверить, как там вышло на самом деле?
— Даже ты! Даже ты! — Он был ошеломлен. — Ты — как все остальные.
— Нет, — возразила я. — Но я их понимаю и умею играть в их игры лучше, чем они сами.
Я подошла к нему, села рядом и взяла его руки в свои.
— Сам посуди: не умей я всего этого, кем бы я сейчас была? Девушкой, которую согнали с трона третьеразрядные советники…
— Сумевшие, при всей своей «третьеразрядности», убить Помпея, — вставил Антоний.
— Я осталась бы без армии, без средств, без союзников, не имея ничего, кроме собственных мозгов. Нет, дорогой, чтобы одолеть противника, нужно научиться думать, как он. Перестань быть Антонием и стань Октавианом. Не навсегда, конечно, но на время, когда ты разрабатываешь свои планы. В другое время — нет, Октавиан мне не нужен! — Я подалась вперед и поцеловала его. — Я бы не хотела иметь Октавиана в моей постели.
Я почувствовала, как его рука обвивает мою спину.
— Я тоже.
— Сообщи в Рим, что ты взял верх, — прошептала я ему на ухо. — Восстанови свою разбитую армию, а уж там решишь, куда ее направить, на восток или на запад.
— Куда поведешь меня ты, моя египтянка? — спросил он. — Что, по-твоему, должен я предпринять?
Увы, этот вопрос, как и выражение его лица, говорили о готовности быть ведомым.
— Сейчас увидишь, — сказала я, падая ему на грудь и целуя его шею, скулы, уши. До сего момента я и сама не подозревала, как изголодалась по его телу. Я забыла о парфянах и даже об Октавиане; единственное, чего мне хотелось, это затеряться в ночи, превратить походную койку в ложе наслаждений.
— Я жду, — сказал он.
Крепость его объятий доказала, что Антоний не окончательно сокрушен своим поражением. Прежний Антоний жив, раз живы его желания.
В сумраке рассвета я спросонья сняла покрывало с клетки ворона. Птица откинула назад свою большую голову и прокаркала:
— Голый импер-р-р-раторр! Голый импер-р-ррратор!
Я торопливо набросила покрывало обратно. Кто, интересно, выучил его этому?
Рассмеявшись, я потянулась к Антонию. Ночь еще не кончилась, и ее остаток не мешало бы использовать с толком.
Глава 27
Когда я быстрым движением сорвала покрывало уже в полном свете утра, ворон снова принялся кричать о голом императоре. Ну и шуточки! Интересно, сколько потребуется времени, чтобы расширить словарный запас этой птицы?
В комнату, робея, заглянул Эрос.
— Твоя находчивость по части благоустройства моего жилья… впечатляет, — сказал Антоний.
Эрос покраснел и засуетился вокруг: положил принесенную для Антония чистую одежду, поспешил за теплой водой. Когда Антоний одевался, я присмотрелась к его ране — стало только хуже.
— Надо обязательно показать твою руку Олимпию, — заявила я.
Конечно, Олимпий недолюбливает его, но пусть относится к Антонию как к обычному больному. Я не допущу, чтобы мой муж лишился правой руки из-за неприязни моего врача.
«Я правая рука Цезаря», — сказал однажды Антоний. Неужели теперь эта рука откажет?
Олимпий собирался увидеться со мной позже: утро он посвятил обходу, осмотру солдат и консультациям с армейскими врачами. После памятной поездки в Рим у него сохранился стойкий интерес к вопросам заживления ран.
Мы встретились в боковой комнатушке штаба, и мне сразу бросилось в глаза его воодушевление.
— Сколько тут работы! — с ходу заявил он. — Я в жизни не сталкивался с таким количеством ранений, нанесенных стрелами. Воспользовался «ложкой Диокла» — приспособлением для извлечения наконечников, — и ты знаешь, оно действует!
Чувствовалось что он в приподнятом настроении.
— Надо думать, инструмент хитроумный. Судя по названию, его изобрел грек.
Я слышала про это приспособление, но никогда не видела.
— Хочешь, я тебе покажу? — спросил он. — Сегодня после обеда…
