Маргарет Джордж - Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная
Когда Антоний опустился на колени рядом с другим воином, чья распухшая и посиневшая нога покоилась на камнях, раненый схватил его за запястье и чуть не свалил к себе на подстилку.
— Благородный Антоний! — воскликнул он. — Я был там! Я был там!
Антоний попытался вырвать руку.
— Где? Ты о чем, добрый солдат?
— Я был там, когда ты собрал армию для отступления. Да, ты расшевелил нас. А потом ты обратился к самим богам! Да, госпожа, он обратился к богам! — Раненый вперил в меня горящий взгляд. — Он воздел руки к небесам и взмолился: если боги хотят превратить его старые победы в горькое поражение, пусть их гнев падет на него одного, пощадив солдат!
Однако боги Антонию не вняли.
— Они не пощадили тебя, друг мой, — отозвался Антоний. — Я предпочел бы поменяться с тобой местами.
«Нет. Нет. Пусть боги отвергнут и это».
— Нет, император, — возразил солдат. — Лучше пусть все остается как есть.
— Царица привезла одежду и покрывала, — сказал Антоний, вручив ему одеяло. — Еда прибудет.
Мы продолжали обход. Антоний говорил с солдатами, наклонялся и терпеливо выслушивал каждого. Они пребывали в жалком состоянии, и я невольно задумалась, многим ли суждено выжить. Чаще всего люди страдали от стрел: у иных до сих пор оставались в ранах зазубренные наконечники. Многие сломали в пути руки или ноги, но наибольший урон принесли голод, непогода и понос.
— А здесь, — показал Антоний, — уцелевшие жертвы ядовитого корня. Если, конечно, этих бедняг можно назвать уцелевшими.
Он повел меня к одному из укрытий, где распростерлись десятки исхудавших тел. Больные поднимали на нас мутные глаза.
— Что за ядовитый корень? — спросила я. — Что ты имеешь в виду?
Антоний полез в свой кошель и извлек корявый обрезок стебля с корешками.
— Вот, — сказал он. — Это смертоносное растение! Я говорил тебе, что мы были близки к голодной смерти. Чтобы выжить, нам пришлось есть кору и выкапывать коренья. Оно бы и ладно, но местных растений мы не знали и понятия не имели, что в таких корнях содержится яд. Причем весьма необычный яд — прежде чем убить, он лишал людей разума, и они начинали катать и перетаскивать камни. Да, это было зрелище! Лагерь был полон людей, таскавших камни. Потом у них начиналась рвота, и они умирали. Выжили только эти. То есть выжили их тела, а ум погиб безвозвратно.
Несколько человек шарили скребущими пальцами по земле, как будто продолжали искать камни. Изо рта у них капала слюна.
— Неужели им ничто не помогало?
— Только вино, — ответил Антоний. — Тем, кто выпивал очень много вина, удавалось спастись. Приятный способ лечения, но вина у нас было мало: его вместе с прочими припасами пришлось бросить, чтобы освободить повозки для раненых. Так и вышло, что многие несчастные погибли из-за нехватки вина.
— Мой врач занимается изучением ядов, — сказала я. — Пусть он осмотрит этот корешок. Может быть, он знает, что это такое, и найдет противоядие.
Антоний наклонился и попытался успокоить взволнованных солдат. Но это было бесполезно.
В тот вечер мы ужинали вместе с остальными командирами. В отличие от подавленного Антония они, казалось, остались прежними — шумные, грубоватые, прямодушные. Планк жевал во время разговора, что делало его похожим на верблюда, и радовался своему назначению наместником Сирии. В скором времени ему предстояло отбыть в Антиохию, чтобы принять должность.
Рябое лицо Деллия стало еще более бугристым. Он вежливо осведомился, читала ли я отчет о войне, который он подал Антонию.
— Он вот такой длины. — Антоний развел руки в стороны. — Я обещаю прочесть его первым. Полагаю, ты рассказал всю правду — и о мужестве солдат, и о потерях.
Деллий улыбнулся, но мне всегда казалось, что его улыбка смахивает на ухмылку.
— Я старался, император.
Молодой Титий, чье длинное и смуглое лицо изначально было сухим и теперь не казалось разительно похудевшим, подался вперед и сказал:
— Секст прислал новые предложения. Мы должны принять решение.
Секст?
— А где Секст и какое решение нужно принять? — спросила я.
— Со времени высадки на наши берега Секст собрал три легиона, но пал так низко, что теперь предлагает их — и себя — в качестве наемников тому, кто больше заплатит. Он торгуется даже с парфянами, — ответил Титий.
— Значит, он не может больше называться римлянином, — сказал Антоний.
Его голос звучал скорее печально, чем сердито, как будто он думал: «Кому можно доверять, во что верить, если сын Помпея готов стать союзником парфян…»
Антоний медленно покачал головой.
Он никак не мог свыкнуться с вероломством: будучи старомодно честным, он всякий раз испытывал потрясение, сталкиваясь с чужим коварством. Между тем убийство Цезаря было не единичным событием, но отражением общего состояния римских нравов. К тому же ряду относились и интриги Октавиана, и заговор Лепида, и отступничество Лабиния, а теперь — циничная проституция Секста.
— Значит, мы должны отказаться от его предложения? — спросил Титий.
Антоний удивился, что Титий об этом спрашивает.
— Да. С Секстом покончено.
Антоний молчал так долго, что я решила, будто его речь закончена. Но тут он добавил:
— Нельзя допустить, чтобы он спелся с парфянами.
Титий хмуро кивнул.
— Да, этого допустить нельзя.
Агенобарб помахал рукой, показав зажатую между большим и указательным пальцами монету:
— Вот что попало в мои руки, уже не в первый раз. Это деньги из захваченной парфянами армейской казны: они стирают твой образ, заменяя его своим.
Он передал монету Антонию, который внимательно осмотрел ее. Не только очертания его лица были затерты и закрыты изображением парфянского царя, но и мое, находившееся с оборотной стороны, забивал контур парфянского всадника с подвешенным к седлу колчаном.
— Такого нельзя терпеть, — заявил Агенобарб.
— Мы и не потерпим, — отозвался Антоний, но в его голосе недоставало пыла.
Увидев, что мой портрет стерт, я почувствовала, что меня подвергли насилию. Но порой необходимо игнорировать оскорбление, если это в твоих интересах. Государственный деятель тем и отличается от героя, что не может проявлять героизм, когда интересы страны требуют от него быть политиком.
Эрос приложил немало усилий, чтобы в наше отсутствие придать убогой резиденции Антония приличный вид. Он раздобыл ковры, светильник на высоких подставках и даже ворона в клетке — по его заверениям, птица умела говорить. Но клетка была прикрыта, и услышать ворона мы могли только утром.
