Эндрю Скотт Берг - Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда
В начале июля 1926 года звезды определенно сложились очень удачно, потому что по приезде в Виндзор Макс узнал от Луизы, что через две недели Элизабет собирается к ним с визитом.
«Я прямо-таки не верю в это, но буду делать вид, что это правда», – написал он мисс Леммон. Как и Макс, Элизабет была не из тех, кто любит выбираться далеко от дома, но она отправилась на поезде в Вермонт и провела с Перкинсами несколько прекрасных дней. Особенно ей нравились тихие прогулки с Максом по сосновым рощам Рая.
«С тех пор как вы побывали здесь, Пастбище и Гора Макса приобрели для меня совершенно новое значение. Все это рождает во мне ярость, так как я вспоминаю о многих других местах, которые хотел бы показать вам, чего бы это ни стоило моей репутации или не ставило под сомнение зрелость», – писал он ей после.
Позже тем же летом Молли Колум навестила Виндзор и была поражена огромным количеством колоритных янки. «Как критик, я не могу пережить то, что пропадает такой чудесный литературный материал!» – писала она Максу.
«Я и сам всегда чувствовал себя так же, хотя это и отвратительно – думать так о людях в своем собственном доме», – писал Макс Элизабет.
В конце сезона Луиза поставила еще одну пьесу – в чистом и скрытом от чужих глаз сердце Рая. Это было представление только для семьи, которая сама по себе вполне сошла бы за толпу фанатов. Макс написал Элизабет, что представление было «невероятно красивым, превосходным результатом смешения актерского мастерства, грамотной постановки сцены и костюмов – и все это было делом рук Луизы. Позже толпа выкрикивала: “Автора! Автора!” – дети были в ужасе, так как им послышалось, что кричат: “Дура! Дура!”».
Макс поощрял все творческие порывы жены, но, когда она переставала писать, он давал ей понять, что она впустую тратит свой талант. Как и в случае с остальными авторами, он ничего от нее не требовал – просто хотел, чтобы она реализовала себя в полной мере. Так и не спросив Макса о том, почему он котирует писателей выше, чем актеров, она оказалась на распутье, и дилемма эта стала вопросом всей ее жизни. Она могла бы всецело посвятить себя актерской карьере и разочаровать мужа или могла бы разочаровать саму себя, повернувшись спиной к своему главному таланту. Она выбрала последнее и, таким образом, потеряла не только самоуважение, но и уважение супруга тоже – в какой-то степени. Не пытаясь оспорить позицию Перкинса в этом вопросе, она упустила возможность продемонстрировать силу, которую он ценил в ней превыше всего. Они затаили обиду друг на друга, и она растянулась на годы их брака.
Макс уже не так часто писал ей письма, как раньше, когда они бывали в разлуке. Когда же писал, все так же обращался к ней «моя дорогая», постоянно повторял «я действительно очень тебя люблю» и подписывался «твой Макс». Когда же они были вместе, им было трудно просто поддерживать гармоничные отношения. Их дочь Зиппи однажды изобразила их брак пантомимой, столкнув вместе два кулака. Большую часть своей жизни Макс уделял внимание другим, но не Луизе, его сочувствующему «плечу» и внимательному «ушку».
«Главное обязательство, лежащее в основе дружбы, – это умение слушать», – объяснял он Зиппи. Он признавался в своей периодической хандре только Элизабет Леммон. Макс писал ей письма от руки, чаще всего сидя в одном из нью-йоркских клубов и изо всех сил стараясь сделать каждую букву идеальной. В то время как его письма к Луизе были квинтэссенцией самоуверенности и вмещали миллион всяческих наставлений, те, которые он адресовал Элизабет, были исполнены стремления развлечь ее. Например, он рассказывал ей об одной женщине, арт-директоре Scribners, которая однажды сказала ему:
«Вам неплохо бы напиться». Эти письма демонстрировали его собственную уязвимость. Макс часто извинялся за пятна, которые оставляли на бумаге его канцелярские принадлежности, а затем вновь продолжал писать – ярко и эпиграмматично или же просто и печально. Он открывался ей настолько, насколько осмеливался:
«В Нью-Кейнане я до половины написал письмо к вам, а потом прочитал до того момента, на котором остановился, и понял, что даже для письма там слишком много эгоизма, хотя именно в этой форме эгоизм куда более приемлем, чем в любой другой. Какая забавная и характерная для человечества черта – делать переписку такой непопулярной именно из-за этого».
Элизабет нравились все его письма, она всегда относилась к нему с пониманием и не задавала вопросов.
«Только не спрашивайте… хотя вам это будет не интересно», – однажды написал ей Макс.
«Это не было правдой. Мне было так же интересно, как и любому другому человеку. Я умирала от желания узнать о нем как можно больше. Но я никогда не спрашивала. Я знала, что, если спрошу, больше он мне не напишет», – сказала мисс Леммон много лет спустя. Таким образом, Макс пребывал в уверенности, что Элизабет Леммон – единственный человек, которому он мог демонстрировать свою слабость.
«Вы не могли бы послать мне весточку, чтобы я знал, все ли с вами хорошо или, наоборот, плохо? – написал он ей в октябре 1926 года. – Наступил момент, когда я приготовился потерять всех своих друзей и увидеть, что все обратились против меня. Но теперь ветер переменился в лучшую сторону и воодушевил меня обратиться к вам». Все, что он на самом деле хотел знать касательно нее, – это то, что его богиня благополучно пребывает в раю.
Тихо переживая приливы одиночества, которые так часто настигали его авторов, Перкинс прибегал к главному лекарству, которое прописали ему еще его предки-янки, – работе. И ее результаты приносили Scribners большую пользу. И в самом деле, список авторов, которых Максу удалось раздобыть для своей компании к 1926 году, был весьма внушительным. И все они смотрели на Макса так, как Фицджеральд однажды описал его Томасу Бойду:
«Настоящее чудо – разум, поселившийся в Scribners с тех пор, как старик отошел в прошлое».
За последние несколько лет старая школа издательства научилась уважать мнение Перкинса, хотя и не всегда принимала его. В 1925 году Макс прочитал рукопись Брюса Бартона[113] «Человек, которого никто не знает» – интерпретация Нового Завета с Мэдисон-авеню. Роджер Берлингейм вспоминал, что Перкинс сразу распознал потенциал книги и решил обсудить ее с Чарльзом Скрайбнером.
– В ней Иисус изображен как преуспевающий продавец, пробивной человек с талантом к бизнесу. Конечно же, она будет продаваться, – сказал Макс.
Скрайбнер же, имея за плечами огромный список серьезных религиозных изданий, был шокирован и настаивал, что рукопись принимать нельзя. Книгу приняли в издательстве Bobbs-Merrill, и к началу второго книжного сезона 1926 года она имела огромный успех.
Наблюдая за тем, как «Человек…» из месяца в месяц все выше взбирается в рейтинге бестселлеров, глава компании послал за Перкинсом.
– А что с этой книгой? – спросил он. – Почему не мы ее сделали?
– Почему? Мы обсуждали ее с вами, мистер Скрайбнер, – ответил Перкинс. – Я говорил вам о ней примерно год назад, и вы ей отказали.
– Вы говорили… вы имеете в виду, что к нам приходила рукопись?
Перкинс был поражен этим провалом в памяти Чарльза Скрайбнера.
– Совершенно точно, мистер Скрайбнер. Разве вы не помните, я говорил вам, что в ней Христос изображен коммивояжером. И я говорил вам, что она будет хорошо продаваться.
Какое-то время глава компании молча и безо всякого выражения смотрел на Макса. А затем в его глазах зажегся огонек, он наклонился к Максу и поднял палец:
– Однако вы почему-то не сказали мне, мистер Перкинс, что она может разойтись тиражом в целых четыреста тысяч экземпляров.
VII
Темпераментный человек
Спустя несколько месяцев после успешного выхода в свет книги «И восходит солнце» Эрнест Хемингуэй отошел от писательства. Опасаясь нырять в новый брак, едва вынырнув из предыдущего, он также отдалился от обеих женщин своей жизни – жены Хэдли и Паулины Пфайфер – и отправился в Австрию кататься на лыжах. Эмоциональный ураган недавнего времени пронесся и совершенно его истощил.
В феврале 1927 года Перкинс написал ему в Гштад, надеясь вновь привлечь его внимание к работе. Макс хотел, чтобы Хемингуэй собрал свои рассказы в новую книгу и сказал ему: «Эта книга будет в числе тех, которые мы собираемся разрекламировать особенно громко».
Задание редактора несколько отвлекло Хемингуэя от его проблем, и через несколько дней он сообщил Максу, что его голова «снова в порядке». Он как раз написал несколько «довольно-таки неплохих» рассказов и выбирал из них отрывки, которые хотел объединить в сборник под названием «Мужчины без женщин». Вскоре Перкинс обнаружил у себя четырнадцать рассказов. Макс относился к процессу книгоиздания куда серьезнее, чем любой из его авторов. Его главной обязанностью было расположить самые сильные отрывки в начале, в середине и в конце, разбавив оставшийся материал чередующимися историями самого разного характера. Он решил открыть сборник «Мужчины без женщин» длинным рассказом Эрнеста «Непобежденный» и закончить самым коротким – «Теперь я лгу себе».[114]
