Эндрю Скотт Берг - Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда
«На тот момент я уже отдал должное ее уму, но тогда я был ошеломлен: эти четыре свежие идеи были изложены с поразительной ясностью, а ведь я так часто утверждал (как и многие другие), что женщины не способны мыслить абстрактно. И теперь я бы с радостью записался в ряды феминистов, со всей моей девичьей толпой».
Это вступление в четыре страницы воодушевило Макса предложить ей опубликовать свою книгу.
Перкинс был близким другом Вану Вику Бруксу, но в начале 1926 года их крепкая связь начала трещать под давлением депрессии, в которую проваливался Брукс. Он слишком глубоко ушел в создание романа о жизни Эмерсона и застопорился. И только близкие друзья знали, что это вовсе не книга об Эмерсоне, а литературно-критический труд, знаменитое «Паломничество Генри Джеймса», и что именно этот труд и погрузил его в меланхолию. Джон Холл Уилок говорил:
«Ван Вик был сражен тем, как много непростительных вещей написал о Джеймсе, зная, что тот никак не сможет сам себя защитить».
Позже и сам Брукс объяснил это:
«Меня охватило… чувство, что вся моя работа пошла прахом и что я ошибался во всем, что говорил и о чем думал… Особенно много трудностей мне доставляли ночные кошмары, в которых на меня смотрели гигантские светящиеся глаза Генри Джеймса. Я осознавал нашу с ним связь лишь наполовину, чувствовал какое-то разделение внутри себя, угрызения совести, как у преступника, и, когда представлял его, испытывал на себе то, что Платон называл “умаление справедливости и пользы”. Короче говоря, я был на середине жизненного пути и совершенно сбит с толку… я потерял сон. Я едва продвинулся за год и жил в плутонианских психологических сумерках… все мои увлечения и интересы канули в неопределенность».
Каждое воскресенье Перкинс и Ван Вик отправлялись в долгую прогулку – пусть даже в дождь и туман. Сереющая депрессия Брукса стала для Макса тяжелым испытанием. Он верил, что, если Ван Вик продолжит работу над книгой, это его вылечит, но тот решительно отказывался. Макс прочитал то, что уже было готово и перенесено на бумагу, и предложил схему, которая могла бы заполнить пробелы, но Ван Вик снова отказался. Вместо этого он настоял на том, чтобы найти для себя какую-нибудь работу, которая могла отвлекать его время от времени. Перкинс считал, что она затянет его, и говорил:
– Как не стыдно задумываться о таком в вашем возрасте и с вашей репутацией! Запишите как заголовки имена не меньше десяти американских писателей, и я продам их по пятьсот долларов за штуку, а в результате вы получите книгу, которая побьет все, что вы делали до этого. Ван Вик ответил, что не может писать по команде.
А Макс подумал, что другу неплохо бы и научиться.
Таким образом, спор двух мужчин никуда их не продвинул. Каждое воскресенье Макс продолжал наматывать по улице круги с Ваном Виком, который все глубже погружался в crise à quarante ans,[111] избегая любых контактов с людьми.
«Мой мир превратился в дом с опущенными шторами, чей жилец не слышит праздничного зова жизни, стоящей у самого порога», – позже признался Брукс.
Для Перкинса стало ясно, что Вана Вика Брукса терзает не только призрак Генри Джеймса. Его состояние осложнялось странным чувством вины перед Молли Колум. Лишь узкий круг обитателей Нью-Кейнана знал, в чем суть проблемы, в которую Макс посвятил разве что Элизабет Леммон. Он писал:
«Ван Вик был стеснительным и чувствительным и всегда дружил с женщинами. Его жена Элеанор была славной, сильной и честной, но между ними не было интеллектуальной близости. А между ним и Молли Колум – была. Они были бы прекрасной парой».
Позже Джон Холл Уилок дополнял это наблюдение:
«Бруксы были обычной, всеми уважаемой парой. Ван Вик пользовался популярностью в колледже… а Молли была весьма смелой девушкой».
Когда Молли Колум впервые заметила, в какой депрессии находится Брукс, бросилась ему на помощь. Она попыталась завести с ним роман – «для его же пользы».
Уилок говорил:
«Она хотела чего-то в духе европейской интрижки. Хотела вырвать его из противоборства между долгом перед семьей и ответственностью перед искусством».
– Он так талантлив, но весь его талант теряется из-за его покорности! – однажды вскричала Молли. – У него есть все, кроме смелости быть мужчиной. Ему нужно сойти с ума, чтобы по-настоящему освободиться.
Макс считал, что «Брукс, как и Молли, не способен на подлость». Записи Брукса свидетельствуют, что физическая близость между ним и Молли Колум включала в себя всего лишь один умеренно эротический поцелуй.
«Однако он говорил кое-что об Элеанор, что впоследствии показалось ему проявлением предательства, как если бы он совершил нечто непростительное. Позже он сообщил об этом Элеанор. Она, как повторяла Луиза, довольно собственническая натура, испытывала ревность к Молли из-за интеллектуального превосходства последней. Что бы супруга ни говорила или делала, все пробуждало в Ване Вике чувство вины, которое со временем превратилось в навязчивую идею. И теперь мне кажется, в этом и лежит корень его проблем», – писал Макс Элизабет Леммон.
Результатом казуса стало то, что сам Брукс, ссылаясь на Рембо, называл «лето в аду».
Брукс перестал видеться и с Перкинсом, и его депрессия превратилась в безумие. Максу все это казалось какой-то мистикой, но он продолжал следить за состоянием друга, наблюдая Брукса так близко, как только мог. В конце двадцатых Джон Холл Уилок, единственный человек, которого Брукс соглашался принимать, сообщил Максу, что Брукс «пугающе болен» и что это уже вышло за рамки профессиональной неуверенности, которая терзала его несколько лет назад.
Мать Брукса сказала Перкинсу, что ее сын шатается по дому, повторяя лишь одно: «Я больше никогда не увижу Макса».
И вот после нескольких месяцев разлуки он получил от Элеанор записку, в которой она умоляла его снова выйти с Бруксом на прогулку, как они делали раньше. Макс был только рад; единственное, что пугало, – вдруг «он скажет что-нибудь, что может наделать беды».
Имела место и другая проблема, о которой не говорили вслух, связанная с Максом. Она была близка многим издателям, чьи авторы становились их друзьями и чьи друзья иногда становились авторами – возникала почти кровосмесительная путаница, а в результате появлялись либо невероятно прекрасные книги, либо ужасные трудности. Дружба Макса с Бруксом усложняла деловые отношения с Молли Колум. Макс раскрыл все это Элизабет Леммон:
«Несколько лет назад Молли предложила мне (как издателю) критическую книгу, над которой работала. Контракт мы не подписывали, дело было настолько личным, что любые официальные бумаги казались чем-то неприличным. Джонатан Кейп,[112] издатель из Великобритании, нашел в Америке партнера, они открыли здесь дело, и первым их шагом было подписать с Молли договор именно на эту книгу. Она сказала, что перед подписанием ей необходимо поговорить со мной. Мы неплохо повеселились. Это была какая-то мелодраматичная пародия на бизнес. Они даже пытались подкупить ее и заставить разорвать нашу полюбовную договоренность – прислали чек с посыльным, пока мы были вместе. Я сказал, что мы можем перекрыть любое их предложение, и она согласилась. Однако были и некоторые препятствия, которые я даже представить не мог. Позже она призналась мне, заливаясь слезами, что узнала о моей связи с Бруксами. И если я друг Бруксу, как после этого я могу стать ее издателем!»
«Есть ли хоть малая надежда, что мужчина когда-либо сможет понять женщину? – спрашивал Макс Элизабет. – Или любая другая женщина? Вот вы понимаете ее мотивы? В конце концов, мы все же подписали договор. И теперь я обязан заставить ее написать эту книгу. Истина в том, что, честно говоря, с каждым днем жизнь становится все более непостижимой для меня. Надеюсь, что не для вас».
Чаще всего именно летом, когда семья была далеко, на Макса наваливалась усталость от всего сразу. Эмоции тоже переходили на новый круг. В течение долгих лет он наблюдал это за собой и пришел к выводу, что его дух чаще всего находится в упадке в первой и последней лунной четверти. В 1926 году, узнав, что Элизабет Леммон серьезно увлеклась астрологией, он упомянул в письме к ней, что его мрачные настроения имеют тенденцию повторяться с равными интервалами и, независимо от других факторов, всегда привязаны именно к лунному циклу. Чтобы удовлетворить собственное любопытство, Элизабет составила для Макса астрологический гороскоп, точность которого заставила призадуматься даже нескольких скептиков астрологии, которые лично знали Перкинса. Гороскоп показывал взаимодействие четырех планет, результатом которых был знак «гения» и планеты, лежащие в доме Тайны. Сатурн в девятом Доме предостерегал его от путешествий. Элизабет однажды спросила Эванджелину Адамс, самого известного астролога того времени, какие знаки зодиака лучшего всего подходят издателю. Она сказала, что Дева, знак критика, и Рыбы, любители красоты. Рожденный 20 сентября в 7 часов утра, Макс был Девой в восходящем знаке Рыб.
