Ли Майерс - BRONZA
Они с Людвигом с интересом ждали, что же ответит Ральф на его предложение выкупить у него мальчишку. О, это того стоило – увидеть, с какой заносчивостью посмеет отказать ему рыжий боров!
– Зачем Генриху мой полукровка, славянское отродье… – хохотнул Ральф, повернувшись к Людвигу, – он даже не захотел попробовать его, когда я предлагал… в прошлый раз!
Смотрел на обоих нагловато, свысока. Наконец-то и у него имелось то, что так хотелось заполучить этим накрахмаленным аристократам. Его физиономия чуть не потрескалась, расплывшись от самодовольства.
– Генрих вроде бы предпочитает развлекаться с чистокровными мальчиками! – Ральф опять хохотнул, открыто намекая на молодого Эгерна.
«С такой рожей… еще немного, и этот болван, пожалуй, удостоит меня панибратским похлопыванием по плечу…» – подумал Оуэн.
– А с чего ты решил, что мальчишка нужен мне для этого? Может, я просто убью его… С особой жестокостью, – заметил он, бросив на Ральфа взгляд проголодавшейся змеи.
Какая-то пришибленность, промелькнувшая в глазах Ральфа, заставила всю наглость в момент сползти с его раскрасневшейся физиономии. Он категорически отказался продолжать разговор на эту тему, а тем более продавать своего питомца.
«Так-так… неужели все-таки любовь?» – они с Людвигом насмешливо переглянулись. Барон налил всем выпить. Оуэн распечатал колоду карт. Игра началась. Поддаваясь и все время повышая ставки, он подождал, пока у опьяневшего от азарта Ральфа заблестят глаза, и в два счета раздел его до нитки.
Ошарашенный крупным проигрышем, Вайсманн сидел, уставившись прямо перед собой, с трудом веря в свою неудачу.
Карточный долг среди офицеров считался долгом чести, выплатить его тоже было делом чести. Но и не дать сопернику отыграться считалось дурным тоном. Людвиг «великодушно» предложил приятелю денег. Тот с радостью ухватился за его предложение.
Оуэн отказался принимать ставку деньгами.
– Что же ты тогда хочешь? – захлопал на него рыжими ресницами Ральф.
– Играем банк! Ставлю все, что выиграл, против твоего зайчика! – выдвинул Оуэн одно-единственное условие.
Людвиг с невинным видом заинтересовался своими ногтями. Возникла пауза. Им обоим было любопытно, что победит – чувства, поселившиеся в скупом сердце Ральфа или жадность, что жила там всегда. Внутренняя борьба оказалась недолгой. Победила жадность. Болван, видимо, не сомневался, что фортуна не может вот так, запросто, от него, баловня судьбы, отвернуться!
Экономка привела парня. Узнав, что Вайсманн больше не его хозяин, юный шляхтич разволновался, побледнел. Пока Оуэн одевался, тот все пытался поймать взгляд хмуро сопящего Ральфа. На лице мальчишки явно читалось нежелание покидать этот дом. Пришлось развернуть его к двери и дать коленом под зад, задавая нужное направление.
Но и на улице, вместо того, чтобы сесть в машину, как ему было велено, паренек продолжал топтаться на месте: порываясь что-то сказать, он то и дело оглядывался назад. Даже предупреждение «не злить» не возымело на него действия. Влепив парню хорошую затрещину, Оуэн запихнул его на заднее сиденье. Ему было наплевать на забившегося в угол, с глазами, полными слез, мальчишку. Он торопился домой. Там его ждал Марк. Доверчивый, теплый, желанный. Это случится сегодня! Он больше не может ждать! Почти два месяца – и так целая вечность! Да, сегодня! Никто не уснет этой ночью!
Педаль газа ушла в пол, автомобиль с визгом рванул с места, оставив на сером асфальте черные отметины от сгоревшей резины…Голос слуги вывел его из задумчивости.
– Что тебе, Оли? – улыбнулся Оуэн, он прослушал, что тот сказал.
– Простите, что не доложил сразу, – повторил Оливер, – вас дожидается молодой барон Эгерн. Он привез важную депешу и был очень настойчив в желании передать ее лично вам в руки.
Лицо Оуэна перестало улыбаться. Глаза сделались холодными и злыми. Повернувшись к слуге, спросил:
– И давно он здесь?
– Да уже с полудня… – ответил Оливер. – Я оставил барона в овальной гостиной…
– Иди в машину, Оли! – резко приказал Оуэн, толкнув к нему юного шляхтича.
– Но, как же… так? – прорвалось удивление на невозмутимое лицо дворецкого.
– Если хочешь жить, жди меня в машине!
Оуэн стал подниматься по лестнице.
Старый слуга понял, что совершил какую-то непростительную оплошность, но господин милостиво прощает его. И позволит и дальше служить себе, если он тотчас исполнит его приказ. Вцепившись в руку юноши, словно клещами, Оливер торопливо потащил гостя за собой к дверям. Почти силком затолкал ничего не понимающего парня в стоящую у подъезда машину и заторопился по мраморным ступеням крыльца обратно в дом. Подпрыгивая на ходу подбитым аистом, бросился в библиотеку. С огромным сожалением оглядев полки, заставленные плодами человеческого ума: трудами мистиков, алхимиков, философов и врачей, схватил с кресла плед, дневник Якоба Брюса и покинул особняк.
Протянул дрожащему в нервном ознобе юноше плед, книгу спрятал в бардачок и только после этого, перестав мельтешить, сел за руль. «Mea culpa… mea culpa…» – сухие пальцы дворецкого с силой сжали руль, но Оливер тут же взял себя в руки. Благовоспитанному слуге совершенно не подобало терять лицо до такой степени.Открывая дверь в спальню, Оуэн уже знал, что брата здесь больше нет. На кровати лежала пустая, никому ненужная оболочка. В груди небольшое отверстие от выстрела в упор.
От стены отделилась темная фигура. К нему, шатаясь и размахивая «вальтером», направился Герхард. Не дойдя несколько шагов, упал на колени. Больной от ревности, он был смертельно пьян горечью обманутой любви.
– Я не хотел убивать, нет… Я только хотел понять… Почему не я? Почему – он? – Герхард повел пистолетом в сторону кровати, и оружие со стуком выпало из его непослушных пальцев. Он не сделал попытки подобрать его, лишь стиснул руками голову. – Почему твой взгляд меняется, когда ты смотришь на него? И почему со мной ты никогда не был таким?
Спрашивал он с надрывом. Задавая извечные вопросы отвергнутого сердца. Валяясь в ногах у своего божества и уже не надеясь, что сумеет выпросить прощение за содеянное. Таким мраком веяло от застывшей посреди комнаты фигуры Генриха.
А Оуэн, в бешенстве настолько сильном, что оно лишило его способности двигаться, смотрел на корчившееся у его ног жалкое существо, посмевшее отнять у него самое дорогое. И разрывая горло запертым внутри безумным криком, в нем клокотала, нарастая, слепая ярость.
Герхард поднял на него горевшие сухим лихорадочным блеском глаза.
– Я не хотел убивать, правда! Но он сказал: ты никогда не будешь моим, пока он живет… – его пальцы нащупали рукоять пистолета, – и я не смог больше смотреть, как ты счастлив… оттого, что он есть в твоей жизни…
