Ли Майерс - BRONZA
Но шляхтич и не думал сдаваться.
– Тогда возьмите мою жизнь, только спасите их! Я готов умереть, чтобы они жили! Я хочу, чтобы они жили!
Голос юноши, требовательный, звенящий вырвал у дворецкого возмущенный возглас. Оуэн повернулся к слуге.
– Оли, будь добр, оставь нас наедине, вдруг это заразно… – с улыбкой попросил он. Покосился на юного шляхтича. – Хм, твоя жизнь не предмет торга… если ты об этом… Я могу отобрать ее у тебя в любой момент. Что еще ты можешь предложить взамен? – спросил лукаво.
Расстегнул портупею, снял и бросил китель на спинку дивана. Прежде чем сделать глоток, покачал коньяк в рюмке. Медленно пил, покачивая носком сапога, уверенный, что сейчас в душе мальчишки рассыпается возведенный напрасными надеждами песочный домик.
– Тогда спасите просто так! – юноша вскочил на ноги, гордо выпрямился. – Спасите, потому что вы можете, а никто другой не может! Мой брат – талантливый скрипач, пишет музыку с шести лет! Господи! – он стиснул кулаки. – Как вы не понимаете – он должен жить! У него должно быть будущее!
Вошедший с чистой рубашкой дворецкий ахнул. Что за неслыханная дерзость! Никто до сих пор не осмеливался разговаривать с господином в подобном тоне. Взглядом удержав слугу от проявления каких-либо эмоций, отставив в сторону недопитый коньяк, Оуэн поднялся с места. Молча переоделся. Надел китель. Застегнулся на все пуговицы. Поскрипывая ремнями портупеи, подошел к юноше, взял за подбородок, любопытствуя, ласково заглянул в лицо.
Так вот огонь какой жертвенности заметил он в этих глазах, еще там, в «Эдельвейсе». Значит, безропотно отдавая себя на потеху, гордый мальчик делал это осознанно. Спасал брата и тех, кого любил больше жизни, закрывая их своим телом, словно щитом! Даже сейчас он смотрел на него с вызовом.
Оуэн вернулся на диван. «Семья» – это слово было пустым звуком для него, но брата он тоже любил. Передумав пока сворачивать нахальному сопляку шею, подумал, может быть, действительно стоит сделать что-нибудь противоречащее своей натуре… Вдруг это развлечет его, кто знает?
Чуть колыхнулся бархатный полог с золотыми кистями, разгораживающий пространство гостиной наподобие театрального занавеса.
– Вы звали, милорд? – мягко улыбнулся приятный, немного бледный, молодой человек.
– Ши, голубчик… вам придется привести мне семью нашего юного гостя. Гость настаивает! – смешливо фыркнул Оуэн.
Бросив на взволнованного шляхтича косой взгляд, молодой человек спросил:
– А как быть с хозяином дома, если вздумает помешать?
– Этого… – Оуэн на секунду задумался, – оставьте Людвигу на съедение. Не будем лишать моего кузена удовольствия. Остальных убейте.
– Да, милорд.
Молодой человек исчез за вновь колыхнувшимся занавесом.
– Теперь, надеюсь, ты отстанешь от меня? – спросил Оуэн и вдруг заинтересовался, как юношу зовут. Услышав имя, весело рассмеялся.
– Извини, но я просто не в состоянии выговорить такое трудное славянское имя! Я буду звать тебя «зайчиком»!
Развалившись на диване, всем своим видом давая понять, что собирается вздремнуть, вновь расстегнул китель, поправил подушки, набросил на себя покрывало, закинул руки за голову и уставился в потолок, на коварно подмигивающее ему оттуда золотое солнце. «А не походить ли мне по воде… или, может, воскресить кого из мертвых? Не пробовал, но и это, кажется, я умею…» Оуэн действительно решил вздремнуть.29 глава
Расшитое райскими птицами шелковое покрывало скрыло от глаз ненавистную эсэсовскую форму, что была на его новом хозяине. Станислав вздохнул. Он не выносил ее вида так же сильно, как и лай собак. Потому что четыре года назад человек в такой же черной форме по-хозяйски распахнул двери и вошел в столовую, где завтракала вся семья, навсегда разрушив их жизнь…
Темноволосый, с прозрачными серыми глазами и высокомерно-брезгливым выражением на гладко выбритом лице, зажав под мышкой офицерский хлыст, эсэсовец расхаживал по комнате, будто у себя дома. С интересом разглядывал обстановку, висевшие на стенах картины. Не снимая перчаток, повертел в руках мамины фарфоровые статуэтки, стоявшие на каминной полке. Все, на что указывал пальцем, – столовое серебро, богемский фарфор, хрусталь, – тут же упаковывалось и выносилось солдатами в мышиного цвета шинелях.
О, да! Эсэсовец оказался настоящим ценителем прекрасного, и скоро его внимание привлекла красота матери. С парой избитых комплиментов на хорошем французском, этот лощеный хлыщ поцеловал кончики ее пальцев. С холодным презрением она отняла у него свою руку. Глаза у немца загорелись. Крепко взяв ее под локоть, он любезно поинтересовался, где у пани спальня.
Гордость не позволила отцу стоять и спокойно смотреть. Надо было видеть лицо немца, стирающего кровь с разбитой губы. Солдаты тут же схватили отца, и эсэсовец, в отместку, несколько раз ударил его хлыстом по лицу, оставляя на нем багровые полосы. А потом просто взял и выстрелил в голову. Вот именно, просто… Достал пистолет, прижал дуло к отцовскому виску и нажал на курок. Вслед за оглушающим звуком выстрела на мгновение воцарилась абсолютная тишина. Затем раздался вой. На псарне протяжно завыли легавые.
Но поступок отца остался бессмысленным, а смерть напрасной. Его гибель никого не спасла. Немец все равно увел мать в другую комнату. Она вернулась через некоторое время бледная, с отсутствующим взглядом, дрожащими пальцами сжимая брошь на измятой блузке.
Мужественно сдерживая слезы, Станислав как мог успокаивал плачущих брата с сестрой. Он старался не смотреть туда, где по дубовому паркету расплывалось темное пятно и скользили игривые солнечные зайчики. Сбившись в кучу, в углу скулила перепуганная прислуга. И не умолкая, снаружи выли собаки.
Вместе с остальными их затолкали в грузовик с брезентовым верхом, к другим таким же напуганным людям. Правда, немец великодушно позволил матери взять в дорогу кое-что из вещей. Потеплее одеть детей. Продолжая изображать галантного кавалера, сам собрал в плетеную корзину немного еды, с улыбкой вручил ей. Даже бутылку вина положил. Можно подумать, они ехали на пикник…
На вокзале людей, будто скот, погрузили в товарные вагоны. Через несколько часов непонятного ожидания поезд тронулся. Ему очень хотелось знать, куда их везут, но зарешеченное окошко было маленьким, и там все время торчала чья-то голова. Когда же Станислав обращался к кому-нибудь, на него оглядывались со странной неприязнью и ничего не отвечали. А потом они оказались за колючей проволокой.
Здесь их сразу же разлучили. Мужчин сгоняли налево, женщин – направо. Скоро он уже потерял из виду мать и Агнешку в толпе испуганно притихших женщин. Чтобы не потерять еще и брата, до боли крепко сжал ладошку Йозефа. Резкими окриками, ударами прикладов, злобным лаем рвущихся с поводков овчарок охранники потеснили мужчин за красную линию на земле, быстро построив их ровными рядами. На него и тут косились с неприязнью, все время толкали и толкали, пока они с братом не очутились в первом ряду. Вокруг воняло потом, грязью и страхом. Неудержимым животным страхом. И чем-то еще, отвратительным до тошноты, что разносил вместе с хлопьями сажи ветер.
