Яцек Пекара - Молот ведьм
— И кто теперь крылатый, содомичный выпердыш? — спросил мой Ангел с глубоким удовлетворением в голосе, а его глаза ярко засияли солнцем.
— Бессмертие! — он произнёс так мощно, что я услышал, как осыпаются скалы. Позже я видел только его ослепительную улыбку, после чего почувствовал лёгкость, слабость и уплыл в пустоту. Когда я очнулся, то лежал в траве, а Ангел сидел рядом и опирался на крылья. Напевал что-то, какую-то мелодию без слов. Скала под ним кипела, но он, погружённый в мысли, этого даже не замечал. Я встал, хоть у меня кружилась голова, а перед глазами видел вертящиеся красные круги.
— Мордимер. — Ангел поднялся и прикоснулся к моему плечу пальцами, а я с трудом сдержал крик, поскольку его прикосновение прожгло мне рану до самого мяса. — Больше так не делай.
Он убрал ладонь и тогда увидел, что почти обуглил мне плечо. Какой-то момент раздумывал, после чего снова приблизил руку, но на этот раз я почувствовал лишь ледяное дуновение, и раны после ожога затянулись так быстро и так полно, что от них на коже даже следа не осталось.
— Хорошенького понемногу, Мордимер, — добавил он.
— Молю о прощении, — прошептал я.
— А-ааа, не моли. — Он отряхнул руки. — По крайней мере, я немного развлёкся. Кто это был?
— Человек, желающий провести еретические ритуалы, дабы стать вампиром, мой господин. — Вампиров не существует, — рассмеялся Ангел. — Что за мысль! Я поднял взгляд и увидел, что теперь он принял образ худого человечка в серой одежде и широкополой шляпе. Лишь ослепительно светлые волосы, как бы сотканные из солнечных лучей, спадали ему до самых плеч.
— Берегись, Мордимер, — сказал он и шутливо погрозил мне пальцем. — Ибо даже бесконечное терпение и бесконечное милосердие Ангелов имеет свои границы. Он договорил эти слова, после чего в один миг исчез из моих глаз. С минуту в месте, где он только что стоял, мерцало ослепительное сияние, но и оно скоро истаяло. Я с облегчением вздохнул, ибо мог сказать, что у меня снова было дурацкое везение. А также своё, очень личное мнение на тему терпения и милосердия. Особенно о бесконечном терпении и бесконечном милосердии. Под известковыми скалами не было и следа моих спутников, и я лишь надеялся, что они поехали в замок, чтобы привести помощь, а не чтобы оплакать потерю командира и утопить горе в бутылках вина. Хуже, что также пропала моя лошадь, а это означало, что до резиденции Хаустоффера мне придётся тащиться пешком. Но я был столь разумным, что мне даже мысль в голову не пришла, будто Ангел мог бы меня перенести к месту, находящемуся поближе к замку. Единственное, что я мог чувствовать к Нему, это благодарность за то, что спас меня из беды и посчитал мои интриги интересными или же забавными. Но я полностью отдавал себе отчёт, что следующая попытка спровоцировать Его может закончиться для меня уже больше, чем плачевно.
***Барон был изумлён, что я ещё жив. Тем более, что он не собирался, конечно, посылать никакой спасательной экспедиции, чему, впрочем, трудно удивляться. Раз нанятый инквизитор не преодолел опасностей, чёрт с ним, инквизитором!
— Как справился? — Он всмотрелся в меня с интересом.
— А, поубивал их всех, — ответил я, ибо не собирался рассказывать о подробностях дела с его сыном и о том, что тот в конце концов получил вожделенное бессмертие, благодаря всемогущему пожеланию моего Ангела. Хаустоффер молчал очень долго.
— Вижу, инквизиторы вылеплены из прочной глины, — произнёс он, наконец.
— Наше предание гласит, что Господь вылепил первого инквизитора по образу и подобию своему, сказал я шутливым тоном. — Но скажите мне, пожалуйста, зачем всё это было нужно? Ведь господин барон прекрасно знал, что его сын никакой не вампир.
— А мог им стать? — спросил он, не ответив на мой вопрос.
— Нет, господин барон. Не существует таких ритуалов, а скорее, да, существуют, но их описания столь же достоверны, что и описания получения философского камня или красной тинктуры.
— Мне надо было вас прельстить, магистр, — произнёс барон. — А только необычность задания и ваши сомнения могли дать результат. Если бы я открыл, что мой сын занимается тёмным искусством, то уже через несколько недель тут бы кишели твои собратья в чёрных мантиях. А ты справился сам. Ты всех убил, и дело закончено.
— Правила Инквизиции требуют от меня написания подробного рапорта, — сказал я.
— Да пишите, — произнёс он снисходительно. — Ведь вы не солжёте, говоря, что самостоятельно, при лишь незначительной помощи, вы разрешили проблему. Думаю, у инквизиторов нет причин интересоваться моей скромной особой, учитывая, что я отдал в ваши руки собственного сына.
— Это деяние, достойное несказанной похвалы, — серьёзно ответил я.
— И я так думаю. — Он кивнул. — Я никогда не испытывал симпатии к этому поганцу, но то, что он творил последнее время, уже перевесило чашу весов. Я не испытываю особых чувств к мужичью, но считаю, что овец следует стричь, а не резать. Как думаете?
— Ваша милость так говорите, будто читаете в моих мыслях, — ответил я.
— Хорошо сказано. — Он улыбнулся. — Итак, перейдём к вопросу вознаграждения за хорошо выполненное задание. Напомни мне, как мы договорились?
Ха, любезные мои, приближался момент истины, и вашему покорному слуге вскоре предстояло убедиться, его милость барон только лишь шутил или же действительно хотел исполнить мечты скромного инквизитора. И тогда я необдуманно (а может обдуманно) посмотрел в огромное зеркало, висящее на стене с правой стороны. Я увидел в нём стул с резной спинкой, кармазинную драпировку, золотую лепку на потолке. Столик с хрустальным бокалом и графином, наполненным до половины высоты красным вином. Только одна маленькая подробность: я не увидел в зеркальной глади самого господина барона. Я ещё раз глянул на комнату и вернул взгляд на зеркало. Ничего не изменилось. Господин барон просто не отражался в стекле.
— И что, инквизитор? — заговорил он, когда молчание затянулось. — Каковы будут твои пожелания?
— Работать для вашей милости было для меня настоящим удовольствием, — ответил я учтиво и без заикания. — Единственно, чего желаю, это безопасно вернуться в Хез, а чувство выполненной миссии и сознание расположения и доверия, коими ваша милость меня одарила, будут для меня достаточной наградой.
— Прекрасно сказано, — заметил Хаустоффер и встал, а картина в зеркале по-прежнему не изменилась. Я поднял графин и бокал, но картина в зеркале по-прежнему не изменялась! Графин и бокал согласно тому, что отражала гладь, по-прежнему стояли на столе! Я моргнул. Раз, и второй. И лишь спустя долгую минуту я сориентировался, насколько я наивен. Я мог лишь локти кусать, что доверился своим предательским чувствам, а не натренированному многолетними упражнениями разуму. Раз я знал, что вампиров нет, меня не должна обманывать фальшивая картина. Ибо это была именно картина, а не зеркало. Картина, с необыкновенной точностью передающая все подробности обустройства комнаты. Надо признать, что господин барон имел чувство юмора, свидетельствующее как об определённой скуке, так и о воображении. Тем не менее, конечно, он унизил меня и сэкономил свои расходы. Но одновременно я получил от него ценный урок. Я глубоко поклонился.
