Яцек Пекара - Молот ведьм
— Но пока мне нужна ваша кровь, барон, — сказал я мягким тоном и увидел, что Хаустоффер бледнеет.
— Моя-я? — произнёс, заикаясь, он.
— Дабы начертить защитную пентаграмму, в центре которой ваша вельможность встанет, — объяснил я. — Я не могу в этих целях использовать кровь кого-то другого.
— Ага, — сказал он и нехотя завернул рукав куртки. — Сколько этой крови тебе надо?
— Немного.
Довольно долго продолжалось, прежде чем в глиняную миску мы нацедили (а точнее Хаустоффер нацедил, поскольку он не был настолько глуп, чтобы вручить мне нож, или даже дать мне приблизиться больше чем на пять-шесть шагов) достаточное количество крови. Один из оружных подал мне миску, а я нарисовал пальцем на камнях окружность, в которую вписал пятиконечную звезду. Между лучами звезды я нацарапал символы, которые могли сойти за магические иероглифы. Особенно мне понравился тот, что напоминал меч на четырёх лапках.
— Изволит ли господин барон встать в центр? — спросил я.
— Изволю, — ответил он. — Но ты отойди туда, — приказал. — Ещё, ещё, — он понукал меня, пока я не упёрся спиной в стену.
С горечью должен признать, что четверо оружных всё время держали меня под прицелом. А Мордимер Маддердин может человек и тренированный в рукопашном бое, но он ещё не овладел несомненно захватывающим искусством танца между стрелами. Хаустофер встал в кровавом круге.
— Уважаемый господин, — произнёс я. — Прежде чем мы приступим собственно к ритуалу, до принесения в жертву девиц, омовения в крови и пития этой животворной жидкости, прежде чем мы начнём магические заклятия, ты должен раз и навсегда отречься от Бога и Ангелов. Когда я договаривал эти слова, то увидел лёгкое беспокойство среди солдат барона.
— У Максенция ничего такого не было. — Нахмурил брови Хаустоффер.
— Именно, — поддакнул я, подчеркивая. — Как можно обрести присущую только Богу и Ангелам вечность, прежде не отрекшись от них? Ведь это они сделали нас смертными…
— Буду бессмертным? Точно?
— Всегда есть ограничения, вельможный господин, — я намеревался усложнять, потому что всё тогда выходило правдоподобнее. — Тебя можно будет убить огнём или вбивая в твоё сердце кол. Ты также будешь чувствовать страх и отвращение от священных символов. Он скривился.
— А полёт?
— Как на крыльях орла.
— Обращение в туман?
— Потребует некоторой практики.
— Что с отражением в зеркале?
— Мне жаль. — Я развёл руками. — Сегодня у барона есть возможность увидеть свой облик в последний раз. Это его, похоже, наконец убедило.
— Что мне говорить? — спросил он не очень уверенным голосом.
— Хорошо. Начнём. Буду господину барону задавать вопросы, а ваша вельможность ответит на них полными предложениями, с беспредельной яростью, страстью и чувством. — С яростью, страстью и чувством, — повторил он. — Беспредельной…
— От кого господин барон отрекается? — Отрекаюсь от, — начал он. — Бога? — Он посмотрел на меня вопросительно, а я кивнул.
— И?
— Ангелов? — подсказал я. Я снова согласно склонил голову.
— А теперь громко и полным предложением! — приказал я.
— Отрекаюсь от Бога и Ангелов! — рявкнул он, а несколько из его людей нервно осмотрелось вокруг. К сожалению, арбалетчики по-прежнему целились прямо в меня, поэтому приходилось тянуть эту опасную игру.
— Господин барон плюёт на?
— Плюю на Бога и Ангелов! — Его голос понёсся эхом по пещере. Он улыбнулся.
— Проклинает господин…
— Проклинаю Бога и Ангелов!
— Ибо кто суть содомичные, крылатые выпердыши?
— Ангелы суть содомичные, проклятые, крылатые выпердыши, плюю на них и проклинаю их! — набирал разбег Хаустоффер.
Люди говорят разные вещи. Богохульствуют, проклинают, поносят Господа. Но крайне редко им случается делать это в присутствии кого-то, кто, как я, имеет своего Ангела-хранителя. И кто, как я, располагает определённого рода силой и связан со своим Ангелом непонятными мистическими узами. Я рассчитывал, что богохульства привлекут Ангела, который — как я уже когда-то успел убедиться — ненавидел, когда его оскорбляли смертные. Возможно, лишь это в нём было человеческое, поскольку я всегда ощущал, что его мысли несутся по непостижимым для меня мостам безумия. И на этот раз Ангел явился. В громе, дыме и темноте, поскольку порыв ветра погасил факелы. И в полной тишине, поскольку никто и слова не произнёс, видя в центре пещеры, прямо в испачканном засохшей кровью бассейне, светящуюся фигуру. И лишь свет Ангела рассеивал теперь мрак. Мой ангел стоял, опираясь на меч, а его сверкающе белые крылья простирались до самого свода. Он смотрел на всё вокруг угрюмым взором. — Мордимер, сукин ты сын, — произнёс он, а я почувствовал в его голосе нотку веселья. Я старался не смотреть ему в глаза и поклонился очень, очень низко.
— Мой господин, — сказал я. Он медленно обернулся вокруг себя и сосредоточил взгляд на баронете, что торчал в кровавом круге с разинутым от изумления ртом. Я видел, как по лбу Хаустоффера стекают крупные капли.
— Значит я содомичный, крылатый выпердыш? — тихо спросил Ангел, а я, услышав этот голос, почувствовал, как меня обливает ледяной пот. Я упал на колени и склонил голову так низко, что лбом дотронулся скалы. Однако я внимательно следил за всем. Молодой баронет был не в состоянии ни сказать что-либо, ни даже вздрогнуть. Я не имел понятия, то ли Ангел его парализовал, то ли он был обездвижен обычным, таким человеческим страхом.
— Крылья, — Ангел возопил. И тогда Хаустоффер закричал. Рёвом просто невероятной боли и невероятного ужаса. Он по-прежнему не мог сдвинуться с места, но его спина лопнула, и в фонтанах крови обнажился голый позвоночник. Из кости выросли большие, тёмные, истекающие сукровицей перепонки, отмеченные серебряными нитями волокон. Ангел махнул рукой, и тогда какая-то могучая сила подхватила это уже нечеловеческое, деформированное тело и распростёрла его на стене. Из арбалетов, которые держали стражники, вылетели болты и прибили баронета к скале. По одному в каждое крыло, по одному в каждую ногу. Острия вошли в камень аж по оперённые концы. Хаустоффер, обращённый лицом к скале, выл, будто вместе с этим воем пытался выплюнуть всю боль.
— Содомия! — Ангел снова возопил. И тогда я увидел, как лежащий на земле обломок скалы начинает мерцать, таять в воздухе и формироваться в гигантский, ибо величиной с мужскую руку, фаллос. Наконец, когда уже сформировался, он помчался с огромной скоростью и воткнулся прямо между ног Хаустоффера. Я мог закрыть глаза, но жалел, что не могу заткнуть уши.
