Яцек Пекара - Молот ведьм
— Точно, — тихо подтвердил я.
— Тогда ладно. Раз так. Смотри. — Он встал с ложа неожиданно легко и взял в руку висящий на стене крест. — Боюсь ли я священных символов? Сжигает ли распятие моё тело или ранит его до костей? Он повесил крест обратно и улыбнулся. Конечно, у меня могли быть видения, но мне показалось, что его клыки как бы больше, чем у нормального человека. Ох, бедный Мордимер, — подумал я. — Это безумие и тебя заключает в свои объятия.
— Завтра на рассвете я мог бы пойти с тобой на прогулку, хотя признаюсь, предпочитаю утру ночь и вечер. Я мог бы участвовать в святой мессе, окропить своё тело святой водой, и она ни обожжёт меня, ни превратится в пар. Ба, я каждый день смотрю на себя в зеркало, дабы проверить, хорошо ли мой брадобрей выполнил работу, и вижу в глади своё отражение, а не пустоту.
— Несомненно, это избавляет господина барона от многих хлопот, — учтиво заметил я.
— Я не могу превратиться в волка или нетопыря, не проскользну подобно туману или дыму под закрытой дверью. Меня не надо приглашать, чтобы я получил право войти в чужой дом. Моя кровать это кровать, а не гроб, выложенный землёй из семейного склепа. Я потребляю пищу и пью вино, хотя признаюсь, к старости мне не требуется много ни того, ни другого. Ба, я даже могу плодить детей, а скорее мог, как видно по моему несчастному сыну. Так являюсь ли я тем, кого люди называют вампиром?
— Конечно, нет, господин барон, — ответил я, поскольку он явно ожидал ответа на этот вопрос.
— Конечно, да! — крикнул он и в тот же миг был уже рядом со мной. Я не успел ничего сделать. Сдвинуться хоть на шаг, заслониться или оттолкнуть его. Я почувствовал какую-то невероятную слабость, а всем моим телом овладел паралич. Я мог лишь стоять и смотреть в его всё больше увеличивающиеся глаза, из которых выползала кружащаяся тёмная пустота. Верхняя губа барона приподнялась, и я увидел длинные, ослепительно белые и острые, будто иглы, клыки.
— Тем не менее, им являюсь, — прошипел он. — Уже много, много лет. Я обожаю кровь и те мгновения, когда она тёплая, пульсирующая жизнью и так великолепно пахнущая стекает в мой рот и горло.
Единственно, что я в состоянии был сделать, это молиться. К сожалению, только мысленно, поскольку не мог пошевелить даже губами, я также не чувствовал языка. Как загипнотизированный, я смотрел на клыки барона, находящиеся прямо перед моим лицом. Они были длинной почти в половину указательного пальца, и у меня было граничащее с уверенностью чувство, что они острее любой бритвы.
— Это она даёт мне силу, чтобы жить, жить и жить. Умирают папы и императоры, а я всё живу! — Он отпустил меня и отодвинулся на несколько шагов. Его клыки спрятались обратно за верхнюю губу, как по мановению волшебной палочки фокусника.
— И меня это уже кошмарно пресытило, — сказал он спокойным голосом. — Мир так… банален, мой дорогой инквизитор, когда приходится наблюдать его сотни лет.
Паралич прошёл. Я проглотил слюну. С трудом, ибо горло и язык, казалось, высохли, как песок.
— И скрываться сотни лет, — с трудом сказал я.
— Дааа, — они кивнул. — Скрываться от людской зависти, непонимания, злобы… Быть вынужденным убить собственного сына, который открыл мою тайну и не хотел поверить, что не существует чего-то такого, как дар тьмы… Так пишут об этом знатоки вопроса, Мордимер? Дар тьмы? Поцелуй тьмы? Ха, если бы кому-то удалось передать бессмертие! Может я бы хотел разделить с кем-то это проклятие или благословение. Но не удастся. Я вампир. Да. Я вампир, — повторил он отчётливо. — Но моих свойств и способностей передать кому-то я не в состоянии. Даже сыну, который так сильно хотел быть мной. Даже жене, которую хотел уберечь от старости и смерти, а единственное, что я ей дал, это безумие.
Он опять сел на кровати, таким плавным и змеиным движением, будто был гибким циркачом, а не старым, жалующимся на немощность человеком.
— Зачем господин барон мне всё это говорит? Чего ваша милость ждёт от меня?
— Не знаю, — искренне произнёс он. — Может я только что хотел, чтобы ты убил меня? Но несмотря на всё убожество моей жизни, я заметил, что держусь за неё руками и ногами. Так сильно, как могу. Может речь шла об исповеди, Мордимер? О желании поделиться несчастьем с ближним?
— Как это произошло? — глухо спросил я. — С чего это началось?
— И вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом: прежде чем петух пропоет дважды, трижды отречешься от Меня. И начал плакать, — ответил он библейской цитатой.
— Ваша милость хочет мне сказать, что является Апостолом Петром? — спросил я после долгой паузы. Он рассмеялся.
— Жаль, что нет, правда? Но я люблю представлять, что так могло было быть. Что я был для чего-то нужен миру, а моё проклятие или благословение, как бы его не называть, имело рациональное объяснение. Между тем, ничего подобного, Мордимер. Я просто существую. Не помню за собой никаких страшных грехов, за которые должен был бы нести наказание, и никаких необыкновенных свершений, за которые должен был быть благословён. Я смотрел на него, не зная, что и думать обо всём деле. Рациональная, трезвая часть моего ума боролась с тем, что я увидел своими глазами. Мог ли Хаустоффер воспользоваться хитрыми, магическими штучками, чтобы обмануть меня и оглупить? Однако я не знал заклинаний, которые могли бы такого подготовленного, как я, человека парализовать в одно короткое мгновение. Кроме того, его зубы… Поверьте мне: они не были наращенными.
— Тем не менее, правда, что я был там, когда Иисус взбирался на Голгофу с крестом на израненной спине. Я был, когда его распинали, и я слышал, как он кричал, когда гвозди углублялись в мягкое тело. Я не делал ничего плохого. Я не проклинал Его и насмехался над Ним, как другие. Я не бросал камни. Я шёл с корзинкой, которую приготовила мне жена, ел фиги попивал кислое вино из фляги… — он надолго замолчал. — До сих пор помню его вкус.
— А Сошествие? — шёпотом спросил я. — На горе стояли три креста, — сказал он, засмотревшись в какую-то невидимую точку за моей спиной. — Палило яркое солнце Палестины. Было сухо, жарко. Утомлённый долгой ходьбой, одурманенный вином, которое пил в белый день… я лёг и уснул…
— Уснул? — я почти крикнул. — Напился, уснул и проспал Сошествие нашего Господа?
— Когда я проснулся, была уже ночь, а на чёрном небе я видел лишь зарево горящего Иерусалима, — говорил он, не обращая на меня внимания. — Я возвращался среди трупов, лежащих по обе стороны дороги. Чем ближе я подходил к городу, тем больше их было. А кровь в тот день текла улицами, — процитировал он Писание. — И я тогда в первый раз почувствовал безумное желание, нарастающий в горле яростный визг, неудержимую жажду выпить вместе со сладкой кровью жизнь и душу. Да, это безумие, с которым временами я не в состоянии совладать, — он на минуту замолчал. — Потом я нашёл это на своём плече. — Он подтянул рукав рубашки, обнажая руку. На его плече была чёрная татуировка, изображающая змею и летящего над её головой голубя.
