Наш двор (сборник) - Бобылёва Дарья

А напротив заколоченной комнаты, через стенку от Владлены Яковлевны, жила сдобная и одинокая дама Лариса с дочерью, тоже сдобной и одинокой. Обе работали в местной булочной, что очень им шло, и пользовались популярностью. Супруги Сырко и Кузины-старшие с возмущением говорили, что к Ларисе постоянно шастают какие-то мужики, а это все-таки квартира, где живут приличные люди, а не проходной двор или того хуже. Владлена Яковлевна защищала Ларису — она, мол, женщина хорошая, работящая, да и в возрасте уже, не стала бы она развратом всяким заниматься, это не к ней мужики шастают, а, наверное, к ее дочери Наташке. Сходились на том, что шастают к обеим, и в глазах Сырко-жены и Кузиной одновременно вспыхивала жгучая зависть.

Вот такой расклад был в коммунальной квартире на первом этаже, когда все началось. И началось, как водится, внезапно — все у нас во дворе давно знали, что даже во сне следует сохранять бдительность и быть готовыми к тому, что в любой момент может произойти непонятное.

Глубокой ночью, когда все в квартире давно спали, в ванной комнате прямо из стены забил фонтан горячей воды. Коммуналку заволокло паром, в котором метались ошалевшие жильцы, ничего спросонья не соображавшие. Кто-то тащил ведра, кто-то спасал деньги и документы, кто-то искал в сыром мареве дорогу к входной двери. Главе семейства Кузиных, который пытался ликвидировать гейзер самостоятельно, обварило руки. В конце концов жильцы эвакуировались на улицу — благо было еще не холодно, конец августа, — и расселись там, нервно позевывая, на лавочках и на вытащенных в панике чемоданах. Рем Наумович оглаживал завернутого в шарф Барсика и с тревогой поглядывал на окно своей комнаты.

— Ну разве ж тут можно жить! — плакала сдобная Лариса, оставившая в комнате шкатулку со всеми жемчугами, янтарями и бабушкиными золотыми коронками. Ее утешали и соглашались, что жить в таких условиях, конечно, нельзя. Только на прошлой неделе в ванной сгорела водонагревательная колонка, плевалась сажей и кипятком, а теперь это…

Наконец бригаде сантехников удалось устранить течь, и жильцам разрешили вернуться обратно в квартиру. Кузина, Лариса и Наташка еще несколько часов возились в коридоре с тряпками и ведрами, Владлена Яковлевна пила корвалол, а Кузин-отец лежал в постели, уложив забинтованные руки поверх одеяла, кряхтел, стонал и матерился вполголоса.

Успокоилась коммуналка только к рассвету. И еще долго гудели и бурлили где-то внизу, в подвале, трубы, а в стенах потрескивало. Младший из братьев Кузиных, когда ему удалось наконец задремать, проснулся от отчетливого тяжкого вздоха над самым ухом. Батя опять страдает, решил он и тут же провалился обратно в сон, так и не успев вспомнить о том, что отец спит в другой комнате.

После ночной катастрофы в ванной перестал включаться свет, дощатый пол в коридоре немного покоробило, а из квартиры еще долго не выветривался сырой горячий дух. Жильцы забыли о случившемся почти сразу же — они к подобному давно привыкли.

Еще через пару дней сорвался со стены шкафчик на общей кухне — побило посуду, рассыпалась по всему столу соль, пропало пюре Владлены Яковлевны — в него попали осколки и всякий мусор. Но Владлена Яковлевна гораздо больше расстроилась из-за соли — к ссоре же.

Ссора грянула тем же вечером: Сырко-мужа чуть не убило велосипедом «Школьник», который висел в общем коридоре под потолком на гвоздях и штырях. Велосипед принадлежал братьям Кузиным, и оба Сырко давно возмущались его в буквальном смысле подвешенным состоянием: во-первых, коридор общий и его нельзя захламлять, во-вторых, у Кузиных целых две комнаты, а значит, место для велосипеда найдется, и в-третьих, это же опасно. Глава семейства Кузиных, который сооружал подвесную конструкцию при содействии Рема Наумовича, отвечал, что раньше барак рухнет, чем велосипед.

Он оказался неправ: барак остался стоять, а «Школьник», мелодично звякнув, упал на шедшего в уборную Сырко-мужа, сильно ударил его рулем по голове, повалил и придавил к полу. Сырко барахтался под велосипедом, как покалеченный жук, очки разбились, и кровь из рассеченного лба заливала близорукие глаза. А выскочившая на его крики супруга в довершение всего споткнулась о кузинский таз для белья, который те будто нарочно поставили прямо под соседскую дверь.

Скандал вышел страшный. Сырко грозились пойти в милицию и написать заявление, а пока отправились в травмпункт. Кузина кричала, что они клевещут, и она никогда не ставила таз им под дверь, она сама этого таза уж неделю не видела, так что вывод может только один — Сырко сами уперли таз и теперь пытаются свалить с больной головы на здоровую. Кузин-отец с Ремом Наумовичем разглядывали стену. Судя по всему, все гвозди и штыри, на которых держался велосипед, выпали из нее одновременно. Прямо как с тем шкафчиком на кухне — там тоже отвалились все крепления сразу.

— Совсем стены гнилые, — озабоченно сказал Кузин, разведя забинтованными руками.

— А что вы хотели? — вздохнул Рем Наумович.

Той же ночью жильцов коммунальной квартиры разбудил шум в коридоре. Как будто кто-то с грохотом катил по дощатому полу большой и тяжелый шар. Когда из комнаты высунулась рассерженная Кузина и включила свет, звуки стихли, но как только коридор погрузился обратно во тьму — возобновились с новой силой. К грохоту катящегося шара прибавились размеренные, увесистые шаги. Кузина опять включила свет и заметила, что голые лампочки под потолком слегка покачиваются. Шум на этот раз не прекратился.

Скрипнула дверь, в коридор вышел, сонно щурясь, Рем Наумович. Постоял, послушал и шепотом спросил у Кузиной:

— Это что такое?

— Да в четвертой опять, — с ненавистью прошипела Кузина. — У Вовки с Анжелкой гулянка. Мало им ментов вызывали…

Она скрылась в комнате, вернулась со шваброй и громко постучала черенком в потолок. Шум утих, после чего сверху отчетливо трижды постучали в ответ. Кузина выругалась и принялась колотить в потолок так, что побелка и штукатурка посыпались кусками, а недоумевающие жильцы в пижамах и ночных сорочках, зевая, выползли в коридор.

Наконец очередной отколовшийся пласт штукатурки обнажил переплетение дранки. Кузина опустила швабру. Воцарилась полная тишина — ни стука, ни катящегося шара, ни шагов. Кузина торжествующе сплюнула, и все разошлись обратно по комнатам.

С утра приходили ругаться соседи сверху, утверждали, что ничего они по коридору не катали и гулянок у них не было, а их самих перебудил среди ночи оглушительный стук снизу. Но все знали, что верить им нельзя, особенно Вовке с Анжелкой.

С тех пор ночные стуки слышались в квартире постоянно. Было совершенно очевидно, что это мстят жильцы четвертой квартиры. Рем Наумович приобрел в аптеке беруши, Кузины стали затыкать уши на ночь ватой, а Владлена Яковлевна с беспечной улыбкой говорила, что она и так, слава Богу, глуховата, а потому спит как младенец и никаких посторонних шумов не слышит.

А потом Владлена Яковлевна, войдя ночью по какой-то своей надобности на общую кухню, увидела в свете бледной луны удивительную картину. Посреди кухни, балансируя на одной ножке, неторопливо кружился вокруг своей оси деревянный стул. Он делал это так изящно, что Владлена Яковлевна вдруг вспомнила, как в детстве мечтала танцевать в Мюзик-холле, как вертелась перед зеркалом в маминой шляпке и длинных бусах… И она заскользила в своих мягких тапочках по доскам вокруг танцующего стула, напевая что-то из своей любимой мюзик-холловской постановки, которая — она помнила как сейчас — называлась «С неба свалились».

Но кружащийся стул, подарив Владлене Яковлевне несколько прекрасных минут, вдруг взмыл под потолок и, в полном соответствии с названием постановки, свалился оттуда, разлетевшись на куски.

Соседи Владлене Яковлевне не поверили, сойдясь на том, что старушка совсем сдала из-за невыносимых бытовых условий. Даже Рем Наумович не поверил, и Владлена Яковлевна так обиделась, что больше не приглашала его на чай с вареньем.