Страшные истории для бессонной ночи (сборник) - Вдовин Андрей
Запрягает приходского мерина Тротт и, не слушая возражений, Эллу домой везет, передает с рук на руки тетке, велит посадить под замок, оставив для чтения молитвослов: «И да помилует Бог вас обеих!» Девушка взаперти рыдает и в дверь стучит, но глухая к просьбам ее вдова подальше прячет ключи… Элла обещает гинею слуге, но в ответ — отказ: волю святого отца не посмеет нарушить он в этот раз. А солнце уже повисло над лесом, скоро станет темно…
Элла решает: была не была — и вылезает в окно, путаясь в неудобном платье. Не взяв ни вуаль, ни плащ, она бежит знакомой тропой туда, где уже была сегодня: к домику старой Мод, укутанному плющом, где стелется горький табачный дым.
«Чего же тебе еще?» — хрипло каркает ведьма, прищурившись.
«Близится ночь, а я не знаю, что делать… Никто не хочет помочь! Все боятся: кто — преподобного, кто — гнева семейства Йорк, ведь если ошиблась я, то осквернителей ждут палач и топор…»
«Послушай. — Мод в сердцах швыряет на стол потертый кисет. — Легко надеяться на других, коль у самой смелости нет! Никто не пройдет за тебя испытания, посланные судьбой. Сейчас твое счастье в твоих руках — борись за него и не ной. Пока ты мечешься тут в сомнениях и докучаешь мне, твой возлюбленный бьется один на один со смертью в холодной мгле, где каждый вдох приближает миг, когда она победит…Так беги к нему!»
И у Эллы стон вырывается из груди. Ноги сами несут ее во двор, и уверенная рука поднимает забытую кем-то в траве лопату без черенка. Губы шепчут, как заклинание: «На счастье ли, на беду, не знаю… но я иду к тебе, слышишь? Держись, я уже иду!»
И к старому кладбищу по тропинке Элла стремглав бежит.
Мод ее провожает взглядом. Трубка во рту дрожит…
Скользят подошвы по гладким корням, за платье цепляет репей, и холодные, вкрадчивые голоса тихо шепчут в затылок ей: «Забудь о нем, Роланд обречен, вернись к очагу, в тепло, и живи себе дальше, как будто с тобой ничего не произошло… Земля не отдаст то, что взяла, с ней тягаться не хватит сил. Вернись домой, а ему быстрой смерти у Господа попроси».
Но Элла в ответ, не замедлив бег, повторяет, словно в бреду: «Потерпи немного, я уже близко… Дождись меня, я иду!»
Над черными соснами рыжее зарево — там догорает день. На каменных лицах кладбищенских статуй лежит вековая тень, и Элла ищет среди надгробий скромный крест над холмом. Вот роза и лев… Голоса вновь шепчут: «Ты повредилась умом! Между вами два ярда [19] промерзших за ночь тяжелых комьев земли: могильщики здешние, не сомневайся, на совесть его погребли! Подумай еще раз и от поступка немыслимого удержись, иначе, пытаясь спасти мертвеца, ты свою потеряешь жизнь!»
Элла мгновение медлит, и слезы текут по ее щекам: «Жизнь без семьи, без любви, без ласки — я даром ее отдам. И пусть за дерзость меня ожидает на плахе позорная смерть, я выбор сделала и никогда не стану о нем жалеть».
Лопата вонзается в чернозем, все глубже, за разом раз. Для захороненного живьем святотатство — единственный шанс… А вот для местного сторожа это попытка нарушить закон, и за подмогой в деревню немедленно направляется он. Долго ли, коротко — мчится повозка, кони храпят, и вот из нее выходят два дюжих могильщика и преподобный Тротт. Что они видят? На месте холмика — яма в ярд глубиной, а в ней — осквернительница погоста, измазанная землей: волосы растрепались, и платье в грязи, и лицо. Праведный гнев овладевает почтенным святым отцом: «Хватайте преступницу! Ждет ее кара за поруганье могил!»
Элла сражается с плотной толщей песка из последних сил.
Сломаны ногти, кровят мозоли, пот струится по лбу, она плачет от боли, но продолжает неравную эту борьбу со смертью, не думая, как отразится она на ее судьбе.
«Еще немного… я уже рядом… Держись, я иду к тебе!»
Кто-то прыгает в яму, хватает и тащит ее наверх. Она вырывается, кричит, в ответ — лишь злорадный смех, и чужие руки прямо по насыпи прочь ее волокут. «Вы только гляньте на это чудовище! Ведьма бесчинствует тут!»
Элла беспомощно затихает: все кончено…
Только вдруг стоящий в яме могильщик слышит глухой, размеренный стук из-под земли и как будто крик… Перепуганные мужики бегут за лопатами и поднимают гроб в четыре руки, сбивают крышку — и над кладбищем вопль летит: «Он живой!»
В суматохе Эллу сажают в повозку и отправляют домой под присмотром сторожа. Но до того как ее увозит старик, она с трудом поднимает голову и на короткий миг встречается взглядом с Роландом…
Пролетают два дня как сон.
Элла живет взаперти, под арестом, в комнате без окон. Ничего не ест и почти не спит, ожидая, когда за ней из Йорка пришлют отряд солдат, а может, и палачей — без разницы. Но на третий день является мистер Тротт и объявляет, что, поскольку возник такой поворот в этом деле — наследник лорда и правда чудом воскрес, обвинение с Эллы снимается. Остается домашний арест, пока не закончатся покаяние и очистительный пост.
Ее тетка облегченно вздыхает… У Эллы один вопрос: как там Роланд? Но святой отец не торопится отвечать.
Наутро она посылает в Йорк слугу, чтобы все разузнать.
Тот возвращается поздно ночью и за завтраком, грея чай, пересказывает хозяйкам все, что выведал невзначай: «В городе нынче веселье, праздник, всюду идут торжества. Но я присутствовал и на казни: невестку Йоркского Льва на площади обезглавили — говорят, не по нраву пришлось ей то, что бастард наследником стал. Вот так вот жадность и злость довели ее до попытки убийства, а после — до палача… Муж ее, Генри, знал обо всем, но предпочел промолчать — проявил малодушие, предал брата, хоть прежде с ним дружен был. Однако раскаялся. Своего первенца старый лорд пощадил: на десять лет в монастырь отправил замаливать тяжкий грех… Говорят, в замке играет музыка и снова слышится смех. На радостях угасающий Лев воспрял, и начал ходить, и даже спустился в приемный зал — могильщиков наградить, тех, что вскрыли гроб и от смерти сына его спасли. Еще говорят, что Роланду уже и невесту нашли…»
Звенит упавшая на пол ложка в пронзительной тишине.
Элла встает из-за стола и молча уходит к себе, опускается на постель и смотрит невидяще в потолок…
Память ее возвращает на кладбище: крики, переполох, стоящий рядом святой отец славит Господа, сторож бежит к повозке… Выбравшийся из гроба хрипло дышит и весь дрожит, взгляд его мечется по сторонам — и вдруг замирает: ей показалось, что Роланд узнал ее… Как же глупо! Всего больнее ошибиться, за явь принимая морок, жить с надеждой на волшебство. Безобразный спаситель, представший взору, испугал, конечно, его… Что ж теперь? Награда нашла героев, вот такой у сказки конец: она будет жить, как прежде жила, он с другой пойдет под венец…
Элла медленно закрывает глаза, накрест руки кладет на грудь, и ей чудится, будто стены давят — ни выдохнуть, ни вдохнуть. Балдахин опускается крышкой гроба, и вокруг непроглядная тьма — так, наверное, умирают или просто сходят с ума.
«Будь счастлив!» — срывается с губ, и сердце все медленнее стучит. Сверху падают мерзлые комья земли…
…или слышится стук копыт?
Четыре года спустя
Роланд благополучно женат. Двух прелестных малюток няньки до обеда выносят в сад, радуя все еще бодрого титулованного старика.
И каждый вечер на прогулку выходят — в руке рука — будущий Йорк с супругой. Их встретить — хороший знак: каждой из женщин хотелось бы, чтобы смотрели так на нее, как нежно смотрит Роланд на идущую рядом жену. Говорят, он перед Богом поклялся любить лишь ее одну и держит клятву.
Горожане поклоном приветствуют их, остановившись, налюбоваться не могут на этих двоих и умиленно вздыхают, глядя, как пара уходит вдаль.
Мужчина высок и строен.
Женщина носит вуаль.
Вероника Касьянова. Сладкое дыхание смерти
Лорд Александр Карлайл ненавидел путешествия. Он подозревал, что признаваться в подобном грешно, особливо среди друзей его возраста, жаждущих отправиться в гранд-тур [20] и вернуться до краев наполненными знаниями, постыдными рассказами об итальянских приключениях и запрещенными французскими винами. Александр не меньше своих однокашников мечтал об историях, которые заставят сердце полыхать, но вот незадача: слабое здоровье и привычка к домашнему комфорту навеки заглушили даже слабые потуги броситься навстречу бурной жизни.
