Страшные истории для бессонной ночи (сборник) - Вдовин Андрей
Вдали, проступив из тумана, показалась темная громада церкви Святого Михаила — безопасного пристанища, в котором Дэвенпорт обрел долгожданное умиротворение и должность приходского священника. Он знал и любил каждого прихожанина, но в этот раз пообещал себе не привязываться к людям, понимая, что рано или поздно им все равно предстоит расстаться. И, подобно старику, которому известно о приближении смерти, Уильям наслаждался каждым моментом: пытался со всем тщанием запечатлеть в памяти запахи дерева и ладана, царившие в просторных помещениях церкви, эхо шагов, улетавшее под широкие своды, и жадно вглядывался в грустные лики святых, отмечая печаль, сквозившую в их глазах, так похожих на его собственные. Дэвенпорт страстно желал остаться тут навсегда, но где-то внутри сомнение, подобно воде, упрямо точило нижние кирпичики уверенности в том, что так и будет на самом деле. Правда заключалась в том, что, до того как обрести покой в Итсби, Уильям сменил уже два прихода. И этот был последним, где ему разрешили остаться. Только благодаря Теодору Годвину — помощнику епископа, заступившемуся за Дэвенпорта и поверившему в его ужасающий рассказ, ему удалось избежать лишения сана.
Но теперь старый Годвин был мертв, а история повторялась. Она всегда начиналась с кошмаров.
Последующие дни оказались тяжелыми. Уильяму предстояло совершить таинство крещения, к которому он долгое время готовился. Переживания не оказались напрасными: младенец надрывно плакал и выворачивался из рук. Когда обряд был завершен, преподобный ужаснулся, заметив на маленьких пухлых ручках красные отметины его крепкой хватки. Как только последний прихожанин покинул просторный зал, Уильям принялся читать молитвы и пробыл в церкви до позднего вечера. Вернувшись домой, он обнаружил возле двери мертвого ворона, припорошенного мелкой крошкой разбитого стекла. В окне чернело щербатое отверстие, оставшееся от удара. Пернатые собратья столпились вокруг бездыханной, вымокшей под дождем тушки и застыли, склонив головы, но при виде человека с громким карканьем разлетелись прочь. Дэвенпорт закопал птицу на заднем дворе между узловатых корней старого клена. Немного постоял, задумчиво оглядывая линию горизонта: на отяжелевшем небе чернильными пятнами расплывались тучи миновавшей бури. Он хотел закричать, заплакать, разбить кулаки о массивный ствол дерева, но смиренное отчаяние давно отняло у него силы на сопротивление. Дэвенпорт всадил лопату в сырую землю, обогнул дом и, отворив скрипучую входную дверь, обернулся.
— Да будет воля Твоя, — прошептал он в бледную прохладу сумерек, перешагнул порог и скрылся во мраке холодной комнаты.
Разбитое окно Уильям занавесил куском тонкой ветоши. Несколько мгновений колебался, наблюдая, как ветер колышет грязную тряпицу. Затем провернул в замке ржавый ключ, запираясь изнутри, после чего выбросил его на улицу, аккуратно отодвинув полотно. Тяжелый предмет приземлился на утоптанную сырую землю.
Звук короткого глухого удара против воли вернул Дэвенпорта в день похорон Виктории, потому как единственное, что ему запомнилось, — это гулкая дробь земляных комьев, разбивающихся о деревянную крышку гроба. Любимая покинула этот мир, терзаемая дьяволом, и теперь преподобный жалел, что страшное осознание пришло к нему слишком поздно. Обессиленная, отощавшая, убаюканная силой электрических разрядов, Виктория до последнего боролась за чистоту своей души, не подозревая, что является лишь средством достижения главной цели убежденного атеиста, уважаемого доктора медицинских наук, заведующего кафедрой психиатрии Уильяма Дэвенпорта.
— Ты веришь в демонов, Уилл? — с отвратительной улыбкой спросила жена, высовывая пористый серый язык. Она пошевелила руками, усеянными струпьями, пытаясь освободиться от ремней, которыми была пристегнута к больничной койке, и, облизнув искусанные до мяса губы, зарокотала басом: — Нева-а-жно! — голос ее раздвоился и перестал напоминать человеческий. — Потому что мы, мы, мы, — повторяющиеся слова вываливались изо рта вместе с распухшим языком, — мы верим в тебя!
Дэвенпорт распахнул глаза и обнаружил себя идущим в сторону церкви Святого Михаила. Дьявол нашел его. Насмехался над ним. И история повторялась.
Нагое тело священника мазком белело на фоне черных стволов деревьев. Осенняя свежесть лунной ночи ударила в лицо, и он пошатнулся, как от удара. Спикировав с корявой ветки, к ногам приземлился огромных размеров ворон. На его перьях, отливающих синевой, блестела россыпь серебряных капель. Птица быстро отряхнулась от влаги, резко наклонила голову, широко раскрыла клюв и произнесла:
— Уилл? — низкий гортанный клекот разрезал тишину пополам. При тусклом свете луны было видно, как живо ходит вороний зоб. В крохотных масляных глазках птицы сверкнуло узнавание, и она зарокотала: — Уильям! Уильям!
Дэвенпорт бросился бежать. Со лба струился пот, пряди волос лезли в глаза, и мужчина с трудом различал узкую тропинку, ведущую к дому. Несколько раз он падал, скользя по грязной слякоти. Дверь была распахнута настежь и скрипела, покачиваясь на ржавых петлях. В замке с наружной стороны торчал ключ. Преподобный выдернул его, рывком захлопнул дверь, дрожащими пальцами нащупал замочную скважину, кое-как вставил стержень и резко провернул. Молитв он не читал, зная, что они не помогут. Дэвенпорт лишь поблагодарил Всевышнего за то, что в этот раз он очнулся на подступах к святой обители, а не подвешенным на кресте в окружении напуганных прихожан. Ловушка почти захлопнулась: покончить жизнь самоубийством означало добровольно упасть в чудовищные объятия сатаны, а дальнейшее служение в приходе более было невозможно. Уильям боялся того, что мог сотворить.
Он унял панику и зажег огарок свечи. Пламя тускло осветило комнату, не тронув густых теней, роившихся в дальних углах. «Может быть, дело в том, что я так и не попросил у Виктории прощения, — одеваясь, судорожно соображал Уильям. Он выудил из-под подушки потрепанный дневник, перемотанный засаленным жгутом, и присел на краешек кровати, которая мигом провалилась под его весом. — Ведь именно из-за меня она умерла столь мучительной смертью». Дэвенпорт вспомнил тонкие багровые корки, покрывающие тело любимой, и с горьким сомнением задал в пустоту вопрос, так долго мучивший его:
— Может ли Бог доказывать свое существование, обращаясь за помощью к дьяволу? — Он в ярости сорвал с дневника жгут и, не сдерживая горя, плескавшегося внутри, прокричал, запрокинув голову так, что шейные позвонки хрустнули: — И почему я слышу голос разума и сатаны, но не твой, Господи?!
Трясущейся рукой мужчина вытер слезы, катящиеся по впалым щекам, затем раскрыл записную книжку на странице, заложенной огрызком карандаша, и, с шелестом перевернув желтый лист, по привычке написал дату: Суббота, 25 сентября 1925 года. Линии были жирными, грифель царапал бумагу. Преподобный не знал, сколько просидел вот так, крепко сжимая искусанный обломок карандаша и глядя на бесстыжий строй неровных букв, но, когда заледеневших пальцев ног коснулся тонкий солнечный луч, поднял голову. Обрывок ветоши, которым он занавесил отверстие в окне, вяло покачивался от дуновения ветра, а по доскам деревянного пола стелилась едва видимая молочная дымка тумана, просачивающаяся в щель у порога. Под покровом ночи дьявол не дал ему перенести на бумагу покаяние, но теперь, сидя в золотистом мерцании нового дня, он мог наконец сознаться. Грифель мягко заскользил по странице, и через мгновение там появилась короткая запись: Дорогая Виктория, прости меня за то, что сомнением искусил лукавого, пробудил охотничий азарт его и подверг тебя мучительной смерти. Каюсь и отдаюсь на суд Божий, ибо грешен я. И, завершая исповедь, приписал: По вере вашей да будет вам [16].
Как только Дэвенпорт поставил точку, за окном послышался топот быстрых шагов, и в следующее мгновение комнату наполнили ритмичные звуки уверенного стука. Преподобный напрягся: лоб прорезали волны глубоких морщин, плечи поднялись, дыхание порывисто вылетело из груди. Он приготовился к худшему, осознавая, что кто-нибудь из местных жителей наверняка мог увидеть его ночью, полностью голого, разгуливающего среди деревьев, и разнести по всей округе весть о сумасшедшем священнике. Осенние ветра любят подхватывать ядовитые слова, соскользнувшие с острых языков, и доносить их до ушей вершителей мирских судеб.
