Юрий Моренис - Охота на вампиров
Вампирша хрипло захохотала — аж мороз по коже — и собралась продолжить свою кровавую трапезу. Но тут Ольга закричала:
— Ах ты, дура старая!
Упоминание возраста на вампира подействовало. Она замерла и глухо рыкнула.
— Ты кого жрешь, ведьма?! — продолжала кричать Ольга. — Это же праправнук твой, Алексей фон Берг!
Глаза у вампира полыхнули, а Алексей вдруг очнулся и весело произнес:
— Я что, прабабку свою хотел трахнуть?
Вампир грубо схватила своего далекого потомка за волосы, повернула его голову к себе и стала вглядываться в его лицо.
Капитан продолжал веселиться:
— Бабушка, бабуля моя! Как ты хорошо выглядишь…
Ольга уже почти поднялась, как произошло неожиданное: вампирша отшвырнула от себя Алексея, в мгновение ока вскочила на ноги и завыла по-волчьи. Всех словно ушатом холодной воды окатило. Даже Василия Константиновича перестало корежить в дверях, а Иван Николаевич пришел в себя.
Она же соскочила с кровати и бросилась в ванную. Именно там висело зеркало в старинной раме. Ольга очнулась, полезла за пистолетом, но поняла — не успеет… Вампир уже наполовину растаяла в зеркале, как вдруг стекло треснуло, со звоном разлетелось на осколки и нечисть спиной вперед влетела обратно в номер. Поверх нее восседал Малыш и рвал ей глотку…
* * *— Так вы те самые Охотники? — поинтересовался Батюшков.
— В каком смысле?
— Шайку фон Берга вы разорили? Весьма удивительно. Мне думалось, вас больше.
Старик стоял в центре помещения, опирался двумя руками на трость и смотрел на них исподлобья поверх очков. Нонсенс — ему явно никакая оптика не требовалась. Наверное, привычка, с которой не хотелось расставаться. Из-за этих очков Батюшков казался человечнее.
— А что за маскарад на вас? Любопытно было бы взглянуть на ваши лица. Или достойные храбрецы изволят бояться?
Ал с Федей переглянулись и хмыкнули.
— Отнюдь, — сказал ему в тон Ал. — Прошу любить и жаловать.
Грязные маски были сорваны, и они предстали во всем своем чумазом великолепии.
— Ба! — воскликнул бывший декабрист и узник Петропавловских казематов. — Да вы совсем молодые люди!
— Меня зовут Ал, точнее, Алексей Агеев. А это мой друг Федор. Капитан Будников.
Батюшков церемонно склонил голову, а потом живо спросил:
— Капитан? Из военных?
— Не совсем, — ответил за Федю Ал. — Скорее из контрразведки.
— Охранное отделение?
— Не гадайте. Нынче совсем иные структуры. Но вы не ответили на мой вопрос, Гаврила Степаныч.
— Какой вопрос?
— С чего в вампиры подались? Просто стыдно за вас…
— Кто вам сказал, что я вампир? Ничего подобного! Обыкновенный покойник. Вот только тлен меня не берет.
Федька не сдержался и хихикнул.
— Зря веселитесь, господин капитан, — вдруг обиделся Батюшков. — Мне б тихо умереть, а я все маюсь, как и душа моя неприкаянная.
— Да, — согласился Ал, — после укуса Карла Антоновича вы еще долго среди людей прожили. Лет девятнадцать, если не ошибаюсь?
— Вам и то ведомо?!
— Я читал ваши письма.
— Уж ли?! Сохранились?
— Мне их в музее дали, — объяснил Федя. — Когда я вашим «Соломенным Дворцом» интересовался. До сих пор глаза дом радует. Молодец вы были, Гаврила Степанович.
Ну, Федька, ну, дипломат! Если бы покойники умели краснеть, Батюшков точно залился бы краской. По крайней мере, старик смутился.
— Скажите, Гаврила Степаныч, как вам удалось выжить после укуса?
— Верою спасся, юноша, верою. В храм ходил, свечи ставил, молился, святую воду литрами пил. Поначалу воротило, а потом ничего, свыкся. Я ведь успел до электричества дожить. Оно мне помогало. Наложу руки на батареи, тряхнет меня — легче становилось.
— Легче? Значит, все-таки тянуло на кровушку?
Старик не ответил, уставился в пол и долго молчал. Наконец вздохнул:
— Тянуло… Но чтоб человечью? Ни-ни… Я от животных питался. От свиней там, курей… Откровенно признаюсь — гадость. А уж когда совсем невмоготу стало, решил помереть. Я все же, господа, офицер! Пусть разжалованный, но чести меня никто не лишал.
Он поднял голову и гордо посмотрел на Охотников.
— Как же вы умерли, Гаврила Степанович?
— Очень просто. Лег в гроб, велел на своей могиле здоровенный крест воздвигнуть и преставился. Вернее, думал, что преставился. Лет сто находился в заблуждении. А в одна тысяча девятьсот семьдесят пятом году какие-то идиоты решили полутора вековой юбилей декабрьского мятежа отпраздновать. В связи с чем меня, бедолагу, решили перезахоронить и вместо креста памятник поставить. А крест тот меня в могиле накрепко держал.
Батюшков вновь смолк, уставившись в землю. Федька тихонько толкнул Ала локтем в ногу, мол, что дальше делать будем? Он не знал. Понимал одно, расспрашивать Батюшкова о его дальнейшей судьбе было бы неделикатно, да и мучило его совсем другое.
— Зачем вас Берг вызвал?
— Из-за вас, господа хорошие. Чай, вы ему невосполнимый урон нанесли. Видать, моя инженерия ему понадобилась.
— А сманил чем?
— Похоронить обещал. По-человечески. Поверил нечисти, обманул он меня, подлец.
— Каким образом?
— Гроб мой, в котором я прибыл, в щепки разнес. А нам без гроба никак нельзя.
— Значит вы туда хотите попасть? — Ал указал пальцем на произведение искусства.
— Весьма желательно. Гроб этот не простой, он из Святой Земли Иерусалимской, из ливанского кедра сколочен. Ишь, как светится, красавец. Выбросить из него все барахло, да и лечь. Навек упокоюсь, да крест не пускает…
Батюшков посмотрел на Охотников, но ничего не сказал. Гордый старик, не мог он, мертвец, к живым людям, да еще к Охотникам — явным врагам, с просьбой обратиться.
— Гаврила Степаныч, нам ничего не стоит крест убрать.
Промолчал…
— А кто ж его туда положил? Карл Антонович? Значит, он может крест в руки взять?!
— Ничего он не может. Это Нюрка, кикимора…
— Его дочь?
— Какая она ему дочь? В наследство досталась от Байрона. Хотела зачать от него — не удалось, вот и погубила поэта. За Карла принялась, а тот даром, что бретер и дуэлянт, слаб оказался. Бедный Мишель Соломин! Который век скорблю, что свел их…
— Я знаю, Гаврила Степанович. Мы с Федей письма читали.
— Ага, — кивнул простодушно Федор. — Только тогда ничего не понял. Трудно было с «ятями» разобраться, так сейчас не пишут…
— Так Берг не главный вампир?
Батюшков скрипуче рассмеялся:
— Не смешите меня, юноша! Она прежде всех нелюдь, Нюрка. Ей что крест деревянный в руку толщиной об колено сломать, что на образа плюнуть — все нипочем. Истинная сатана!
