Роман Дих - Песни с темной стороны
Принюхалась:
— И помойся хоть, воняет как от лошади!
Инна засмеялась.
С бритвой
Его впихнули в ослепительно чистую душевую два санитара, он не удержался на ногах и рухнул на колени. И застонал от дикой боли, краем уха слыша, как вслед за ним летит и падает, звеня о кафель, некий предмет; и ещё какой-то лёгкий треск, заглушаемый грохотом закрываемой двери. Он поднялся, кривясь от боли и потирая ушибленное колено. Ряды душевых кабинок, у потолка по углам видеокамеры — непременный атрибут каждого помещения этой лаборатории, куда его занесла нелёгкая. Если хочешь выжить в нашем любвеобильном и гуманном мире, то хватаешься за любую соломинку, в том числе и за объявления в газетах, написанные мелким шрифтом, вроде этого: «Лаборатория исследований при N-ском Институте нейрофизиологии приглашает добровольцев для…» и т. д. и т. п. И предмет на кафеле.
Он подошёл, осторожно подобрал открытую опасную бритву: старая, но отличная вещь, сталь сверкает. Словно приглашая побриться… или сделать ею ещё что-нибудь.
Повертел в руках: одна из пластиковых «щёчек» на рукоятке при ударе о кафельный пол отлетела, и бритва теперь выглядела одноглазой какой-то… «Хм, — подумал он, — бывают глазастые бритвы? И слепые?» — истерический смешок вырвался, и он быстро его подавил. Вспомнилось, как пришёл да вчера, как после продолжительной беседы подписал контракт о том, что никаких претензий в случае физических и психических травм иметь не будет. Потом длинный нудный тест, смысла которого он так и не понял. Позже скудный ужин и тяжёлый сон.
Сегодня первый эксперимент. Что от него хотят — никто не объяснил. Видимо, это тоже было частью эксперимента.
«И присесть-то здесь некуда!» — он огляделся, чуя незримое наблюдение за ним с виду безразличных глазков камер. Хотел было сложить бритву и засунуть в карман… Нет! Бритва притягивала своей идеальной формой, ослепительным блеском манила, словно незримая связь ощутилась между ним и куском стали, смертоносной стали, он почти физически ощущал, что этот предмет раньше использовали не по прямому назначению, и в сознании стали всплывать никогда раньше не виданные им образы…
…Небольшой продымлённый ресторан-«рыгаловка», разговор двух подвыпивших посетителей: «Да ты что, проблем хочешь?»… «Ну, ты попал, ах б. дь, гла-а-а-аз!..», «Убили, убили!..»
…Вечер. Моросящий дождь Женщина, спешащая куда-то по аллее. Несколько парней, догоняющих её, а в руке у одного эта самая бритва: «Нет, не надо!», «Молчи, падла, зарежу, повернись так… О-о-о, да не реви, корова!», «Всё заберите…», «Рот открыла, я сказал, укусишь — убьём… О-о-о…», «Подонки вы, скоты… Аа-а-а-й-й-й-й»… «Шухер!»… Лицо женщины распластано наискось, она инстинктивно прижимает пальцы к нему, ещё не ощущая боли, не понимая, что навек обезображена, и топот убегающих насильников…
…Комнатка в общежитии-«малосемейке», детская кроватка…
«Хватит!» — он потряс головой, отгоняя очередное видение. На ладони лежал кусок смертоносной стали. Этой бритвой ни разу никто не брился, теперь он чётко знал, ею вскрывали вены и горло, кромсали тела, и с каждой новой жертвой она впитывала в себя её кровь и ужас перед кончиной, впитывала жизни людей, и становилась живой. Интересно. А что же хотят сейчас от него те, кто запер его здесь? От него и от куска стали?
… детская кроватка, рыдающая молодая мать: «Сначала его, потом…», «Тихо, маленький, мама рядом, ату…»
Он непроизвольно сжал ладонь, на которой вольготно разлеглась бритва, и, охнув, выпустил из руки свою невольную сокамернипу. Та, упав на носок ботинка, съехала по нему на пол. А он закрутил головой, ища аптечку на стенах своего узилища. Нет, никаких шкафчиков, ничего. На кафель из разрезанной ладони закапали первые капли тёмной жидкости.
— Эй, я порезался!.. — воззвал он к камерам у потолка. — Слышите? — он протянул ладонь к ним.
Камеры безмолвствовали.
Он исследовал ладонь, и пришёл в ужас: злополучная бритва как — то нежно и безболезненно (боль пришла только сейчас), нежно и безболезненно не просто рассекла кожу, но и повредила мышцы, и ослепительно белая кость просвечивала теперь сквозь окровавленную рану. Кровь из ладони текла, не переставая, видимо, задет был какой-то сосуд. Кинувшись к добротной, обитой оцинкованным железом двери, он здоровой рукой забарабанил в неё, закричал во всё горло, но никто не отозвался.
… «Маленький, что же я сделала, теперь себя, себя… нет, не могу…Аа-хрх!..»…
… «К сожалению, прежнюю внешность вам никто уже не вернёт… Ну-ну, не плачьте… Сестра, у неё истерика… Шарахаются невесть где в поисках приключений, а потом…»
… «И тогда этот гондон мне бритвой по глазам, сука такая, я повернуться-то успел, потому правый на месте, а так бы вообще пиз. ц!.. Ладно, наливай…»
Голоса жертв бритвы бились в его мозгу, он в исступлении колотился и уже изувеченной, разбитой в кровь второй рукой, и всем телом в равнодушную дверь душевой, пока не сполз на пол в изнеможении. Ручеёк крови тянулся по кафелю от зияющей раны на руке к тому месту, где лежала раскрытая бритва, а она словно впитывала эту кровь.
* * *— Да, интересный результат, коллега!
— Ещё один. Забавно, — переговаривались двое у монитора видеонаблюдения, глядя на неподвижное тело в душевой и прихлёбывая кофе. — Ещё есть добровольцы?
— Звонила одна девчушка, молодая совсем по голосу, говорит, что уже восемнадцать.
— Так пускай приходит, в чём проблем-то?
— Слушайте, — один из них закурил, — а вам их не жаль?
— А вам? — вопросом на вопрос ответил собеседник.
— Мне… У нас кофе ещё остался?
— На здоровье! Коньячку капнуть?..
Нина.«Ты нужна… ты великая… сможешь… помнишь, как ты стонала… нет… она не шлюха… свободная женщина… заслуживает…»
Нина открыла глаза. Ночь непроглядная. Голоса в голове постепенно сливались в неразборчивый гул. Где-то под потолком закрутился разноцветный многогранник и зазвучал каприс Паганини: гнусаво, скрипка немилосердно фальшивила, вдобавок расстроена. Её старший, Артём, сказал бы: «Пилит мозг».
«Ох, сынок, надо что-то с тобой делать. Ты в таком возрасте взрывоопасном…»
Вспомнилось: с неделю назад Нина застала его подглядывающим за ней в ванной. Вернее, не застала — просто ощутила, что четырнадцатилетний Артём подглядывает в щёлку и похотливо улыбается, видя голой родную мать! Нина очень любит мыться, утром и вечером. В выходные иногда по нескольку раз за день. И тогда вот: только намылилась погуще, подставила бок под тугую струю из душа, ощущение, что за ней наблюдают. А Нина очень подозрительна, и тут как пружина в ней развернулась.
