Роман Дих - Песни с темной стороны
Случайно скосив глаза влево, Инна увидела, что загадочный кулон на груди женщины засиял сине-зелёным светом. Крупные капли слёз падали на него.
— Ты что-нибудь слышала о Культе Лошади?
— Н-не-е-ет…
— Мы, — мужчина осклабил лошадиные свои зубы, — как бы тебе сказать… Не совсем люди.
— Точнее, совсем не люди, — это подал голос водитель.
— Гриша, говорить будешь, когда я тебе скажу.
— Хорошо, Филипп Ипполитович.
— Слушайте, — угасающее сознание Инны пыталось ещё противиться тому неизведанному и пугающему, что, она чуяла, надвигалось на неё, — что это всё значит? Вы что извращенцы, свингеры, сатанисты?! Выпустите меня! — она попыталась открыть дверцу джипа, когда на плечо ей опустилась рука женщины:
— Девочка, милая, не противься попусту, по-твоему всё будет, лишь когда закончится твоё новообращённые. Когда ты займёшь моё место — место Жрицы.
— Какой ещё жрицы?
— Мы, — продолжала женщина, — чело веко ко ни…
— Кентавры, что ли? — «К сумасшедшим попала, повезло-то!» — лихорадочно думала Инна.
— Нет… Скоро всё сама поймёшь. Наша Мать, наше божество, Мать-Лошадь, именно она некогда сошлась с тем человеком, что способен был дать свету нас… Нас мало, мы живём среди людей, и сами не способны произвести на свет себе подобных. Я, — женщина гордо подняла глаза, крупные и с поволокой, — жрица нашей Матери, и много лет служила ей верой и правдой, отправляя обряды, потребные для процветания её немногочисленных детей, как ведущих род от неё, так и приведённых к нам по Знакам. Теперь мне нужна замена, её мы берём из дочерей простых людей…
Такого кавардака в голове Инны отродясь не было…
— А пока, — между тем продолжала женщина, — не противься, пустое это всё. Ты и так уже много узнала, девочка. И пути назад тебе нет.
При этих словах Гриша-водитель нехорошо заулыбался, и сердце Инны ёкнуло. — Мне пришло время уходить, уже давно. И я молила Мать — Лошадь нашу о замене, и вот ты сама пришла к нам. Сегодня ты получила три Знака на словах, и четвёртый получишь по окончании Обращения. Ты должна, — женщина особенно выделила это «должна», — занять моё место.
«Какие ещё знаки я сегодня получала?» Но, тут молнией мелькнуло в голове Инны всё услышанное ею этим вечером о лошадях… Мать обзывает её «кобылой»… Брат рассказывает «страшилку» о людях с конскими головами… «Гопник» возле магазина называет её «лошадкой»… Но, как это всё связать с тем, что она только что слышала в машине? Чушь какая-то, бред… Бред сивой кобылы?
«Ладно, посмотрим, что будет дальше. Вроде на извращенцев эти трое не похожи, сектанты какие-то, быть может?» — и в Инне сквозь страх пробилась та самая страсть к приключениям, что чуть не каждый вечер гнала её на улицу, из постылого дома. Инна откинулась на сидении.
— Ладно, поехали, куда скажете.
— Так-то лучше! На, хлебни, — улыбающийся мужчина протянул ей бутылочку. «Конечно же, „White Horse“» — отметила уже ничему не удивляющаяся Инна. Машина тронулась.
IVНа поляне, куда они приехали, видимо, загодя было расчищено место. В лесу шорохи, и ветерок подувал. Филипп с Гришей достали из багажника хомут, узду, ременный кнут. Хомут Филипп разместил в центре поляны, рядом воткнул нож-тесак. И кинул Инне:
— Ну, раздевайся и садись на хомут.
Краска стыда залила лицо Инны, когда она расстёгивала куртку, брюки, блузку, снимала их…
— И бельё тоже!
Инна повиновалась. Старая жрица, уже обнажённая, надела девушке цепочку с талисманом на шею, и сразу же душу Инны покинули и стыд, и срам, и вообще почти всё человеческое… Она, подтолкнутая властной рукой Филиппа, прошла к хомуту посреди поляны и уселась на него. Кожу ягодиц охолодило дерево хомута. Подошедший следом Гриша нацепил ей на голову сыромятную узду. Удивления больше в Инне не было, внутри бурлили неизведанные ранее чувства — чувства животного. Мужчины разделись следом, Филипп взял кнут:
— Ну, Лошадь-Мать, всем Коням Мать, на это место приди, старую клячу забери, а молодую кобылу уму-разуму научи, чтоб дела вела, чтоб закон твой блюла!
Он хлестнул старую жрицу вдоль хребта, та протяжно заржала, ещё удар — ещё ржание. Филипп и Гриша вторили ей. С каждым ударом кнута со старой жрицей происходили удивительные метаморфозы: вот человеческая голова стала превращаться в лошадиную, отросла грива, кисти рук и ступни ног начали принимать форму лошадиных копыт, над целлюлитными ягодицами вырос конский хвост. Полуженщина-полулошадь стояла на поляне, тело сотрясалось от ударов кнута. Несчастная уже не могла издать ни звука. Наконец, Филипп, его голова к тому времени также превратилась в лошадиную, но всё остальное осталось прежним, человеческим, отбросил кнут. Ухватив теперь уже бывшую жрицу за гриву, он подвёл её к сидящей на хомуте Инне, выдернул из земли тесак, и одним махом перерезал жрице горло, ожесточённо принялся орудовать тесаком, отделяя лошадиную голову от человеческого туловища. Горячие потоки крови оросили грудь и голову Инны, когда Филипп поднял над ней лошадиную голову её предшественницы, запах лошадиной крови напомнил гематоген. Инна задрала лицо вверх, подставляя его под струйки горячей крови, подоспевший Гриша стянул с её лица узду и отбросил в сторону, словно избавляя Инну от пут, до того сдерживавших её, и девушка издала протяжное ржание, какое издаёт кобыла, призывающая жеребца… Гриша ответил ей. Инна, обуреваемая похотью, опустилась на четвереньки, и ею овладели вначале Филипп, потом Гриша. И она ощутила поистине животное наслаждение.
Капли крови бывшей Жрицы, стекающие с волос Инны, попали на талисман, висящий на шее, и тот, разом накалившись, на миг прильнул к её левой груди, и Инна вновь заржала, но уже от боли: на груди талисманом выжжено было тавро — Четвёртый Знак, о котором толковала в машине та, чьё место Инна заняла сегодня…
— …рассекая время и пространство из неведомых глубин других измерений пришла огромная белая лошадь, и вошла в душу, в разум, плоть и кости девушки, и преобразила там всё так, как ей, Лошади-Матери, было нужно…
* * *Вернулась Инна домой уже с рассветом. На груди таился талисман жрицы, теперь он по праву принадлежал ей, в кармане толстая пачка отнюдь не рублей («Это тебе вроде аванса!» — улыбался Филипп, когда вручал ей деньги; и теперь Инна радостно прикидывала, что купит на них маме, брату и себе, естественно), В памяти наказ Филиппа — быть ровно через неделю на том же месте. И в душе злобная радость оттого, что она теперь гораздо выше окружающих. И сильнее, благодаря…
— Нагулялась, шалопутная? Ох, что ж с тобой делать! — это заспанная мать выглянула из своей комнаты.
