Вероника Рот - Дивергент
Он не отвечает.
— Я пытаюсь тебе помочь, — говорит он, — а ты эту помощь отвергаешь.
— А, ну да. Твоя знаменитая помощь, — говорю я. — Порезать мне ухо ножом, поддразнить меня, покричать больше, чем на остальных, — действительно полезные вещи.
— Поддразнить тебя? Ты имеешь в виду, когда я метал ножи? Это не было поддразниванием, — огрызается он. — Я просто напоминал тебе, что если ты струсишь, кто-то другой должен будет встать на твое место.
Я почесываю шею сзади, и мысли возвращаются к инциденту с ножом. Каждое его слово было предупреждением о том, что, если я сдамся, Алу придется занять мое место перед мишенью.
— Но почему? — спрашиваю я.
— Потому что ты из Отречения, — говорит он, — и, действуя самоотверженно, ты находишься на пике своей храбрости.
Теперь я понимаю. Он не убеждал меня сдаться. Он напоминал мне, почему я не могу сделать это — потому что мне надо защитить Ала. Теперь эта мысль причиняет боль.
Защитить Ала. Моего друга. Напавшего на меня. Как бы я того ни хотела, я не могу возненавидеть Ала. И простить его я тоже не могу.
— На твоем месте, я бы сделал вид, что эти самоотверженные порывы проходят, — говорит он, — иначе, если об этом узнают определенные люди… у тебя могут быть неприятности.
— Почему? Почему их заботят мои намерения?
— О, намерения — последняя вещь, которая их заботит. Они уверяют тебя, что их волнуют твои действия, но это не так. Им не важно, каким образом ты действуешь. Им важно, каким образом ты мыслишь. Так тебя легко понять. Так ты не будешь представлять для них угрозу.
Он прижимает руку к стене рядом с моей головой и наклоняется к ней. Его рубашка прилегает к телу так плотно, что я могу видеть его ключицу и небольшую напряженность в мышцах плеч и бицепсов.
Хотела бы я быть выше ростом. Если бы я была выше, я бы описала себя как «гибкая и тонкая», а не «мелкая», и он бы смотрел на меня не только как на младшую сестренку, которую он должен защищать. Я не хочу, чтобы он видел меня только в роли сестры.
— Я не понимаю, почему их беспокоит то, как я думаю, до тех пор, пока я веду себя так, как они хотят?
— Ты ведешь себя угодным для них образом сейчас. Но что произойдет, когда устои Отречения в твоей голове побудят тебя сделать что-то, чего они не хотят?
На это мне ответить нечего, и я понятия не имею, прав ли он насчет меня. Действую ли я как Отреченная или как Бесстрашная? Может быть, ответом не будет ни то, ни другое. Возможно, я действую как Дивергент.
— Может, я не нуждаюсь в твоей помощи. Об этом ты никогда не думал? — говорю я. — Я не слабая, ты знаешь. Я могу позаботиться о себе сама.
Он качает головой.
— Ты думаешь, что мой первый инстинкт, — защищать тебя. Потому что ты маленькая, или девушка, или Стифф. Но ты не права.
Он приближает лицо к моему, захватывая рукой мой подбородок. Рука пахнет железом. Когда он в последний раз держал пистолет или нож? Мою кожу покалывает там, где он касается меня, словно он передает мне электричество.
— Моим первым инстинктом должно быть желание давить на тебя до тех пор, пока ты не сломаешься, чтобы понять, как сильно мне нужно поднажать, — говорит он, сильнее сжимая пальцы в подтверждение своих слов. Мое тело замирает, завороженное его голосом, я настолько напряжена, что забываю дышать.
Его темные глаза поднимаются к моим, и он добавляет:
— Но я сопротивляюсь ему.
— Почему… — Я с трудом сглатываю. — Почему? Ведь это твой первый инстинкт.
— Страх не делает тебя слабее, он будит тебя. Я видел это. Это потрясающе. — Он освобождает меня от захвата, но не убирает руку, а проводит пальцами по шее, подбородку. — Иногда мне просто хочется увидеть это снова. Хочется увидеть, как ты пробуждаешься.
Я кладу руки ему на талию. Я не помню, как решилась на это. Но и отодвинуться я не могу. Я прижимаюсь к его груди, обертывая руки вокруг него. Мои пальцы скользят по мускулистой спине. Через мгновение, он в ответ касается моей спины, притягивая к себе и запуская руку в волосы.
Я снова чувствую себя маленькой, но сейчас меня это не смущает. Я закрываю глаза. Он больше не пугает меня.
— Я ведь должна заплакать? — Его футболка приглушает мой голос. — Со мной что-то не так?
Моделирование пробило трещину в Але… настолько глубокую, что он не смог справиться с ней.
Почему во мне нет? Почему я не такая, как он? И почему эта мысль заставляет меня чувствовать себя беспокойно, словно теперь и я качаюсь у выступа?
— Думаешь, я знаю что-то о слезах? — тихо спрашивает Четыре.
Я закрываю глаза. Я не ожидаю, что он будет успокаивать меня, он и не делает этого, но я чувствую себя лучше, стоя здесь с ним, чем там, среди людей, которые являются моими друзьями, моей фракцией.
Я прижимаюсь лбом к его плечу.
— Если бы я простила его, думаешь, он был бы жив?
— Я не знаю, — отвечает он.
Он прижимает ладонь к моей щеке, и я прячу в ней лицо, закрывая глаза.
— Мне кажется, это моя вина.
— Это не твоя вина, — говорит он, прикасаясь своим лбом к моему.
— Но я должна была. Должна была простить его.
— Может быть. Может быть, мы все могли сделать все иначе, — говорит он, — но мы должны позволить чувству вины напоминать нам, что можно поступить лучше в следующий раз.
Я хмурюсь и отступаю. Это урок, который изучают члены Отречения: чувство вины как инструмент, а не оружие против себя.
Это одна из лекций моего отца на наших еженедельных встречах.
— Из какой ты фракции, Четыре?
— Неважно, — он отвечает, опуская глаза. — Главное — то, где я сейчас. Это и тебе стоит запомнить.
Он неуверенно смотрит на меня, а затем касается губами моего лба, прямо между бровей. Я закрываю глаза. Я не понимаю, что это… Но чем бы это ни было… Я не хочу разрушать мгновение, поэтому ничего не говорю. Он не двигается долгое время, просто стоит, прижимая губы к моей коже, а я, обвив руками его талию.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Я стою с Уиллом и Кристиной у перил пропасти поздно ночью, когда большинство Бесстрашных уже спит. Оба моих плеча жжет от недавних касаний иглы. Мы все сделали новые татуировки полчаса назад.
Тори была одна в комнате для татуировок, так что я чувствовала себя в безопасности, получая символ Отречения (две руки, держащие друг друга, как бы помогая, ограниченные кругом) на моем правом плече.
Я знаю, что это рискованно, особенно после того, что случилось. Но это символ моей личности, и я чувствую, как для меня важно носить его на себе. Я подхожу к одной из перекладин барьера и прижимаю бедра к перилам, чтобы сохранить равновесие. Именно здесь стоял Ал. Я смотрю вниз, в пропасть, на острые камни в черной воде. Вода разбивается о стенку, и брызги летят вверх, затуманивая обзор.
Боялся ли он, когда стоял здесь? Или он решил прыгнуть, потому что это было легко? Кристина протягивает мне стопку бумаги.
У меня есть копия каждой статьи, опубликованной Эрудитами за последние шесть месяцев. Если я брошу их в пропасть, то не избавлюсь от них навсегда, но это позволит мне чувствовать себя лучше.
Я смотрю на первый лист. На нем изображена Джанин — лидер Эрудитов. Ее внимательные и привлекательные глаза смотрят на меня.
— Ты когда-нибудь встречался с ней? — спрашиваю я Уилла.
Кристина сминает первую статью в шарик и бросает в воду.
— С Джанин? Однажды, — отвечает он.
Уилл берет следующий листок и рвет его на части. Они плывут по реке. Он делает это не так злобно, как Кристина. У меня такое чувство, что единственная причина, почему он принимает в этом участие, состоит в том, что он должен показать мне, что не согласен с тактикой своей бывшей фракции.
— До того, как стать лидером, она работала с моей сестрой. Они пытались разработать более интенсивную сыворотку для моделирования, — говорит он. — Джанин настолько умная, что ты это поймешь даже раньше, чем она скажет хоть слово. Как… ходячий и говорящий компьютер.
— Что… — Я бросаю одну из страниц через перила, сжав губы. Мне следует просто спросить. — Что ты думаешь о том, что она говорит?
Он пожимает плечами.
— Я не знаю. Может быть, это неплохая идея — иметь более одной фракции в правительстве. И, может быть, было бы неплохо, если бы у нас было больше машин и… свежих фруктов, и….
— Ты же понимаешь, что не существует секретного склада, где хранятся все эти вещи, так ведь? — спрашиваю я, чувствуя, как кровь приливает к лицу.
— Да, понимаю, — отвечает он. — Я просто думаю, что комфорт и процветание — это не приоритет Отречения, и, возможно, это бы изменилось, если бы и другие фракции были вовлечены в процесс принятия решений.
— Потому что обеспечить машиной Эрудита важнее, чем обеспечить едой афракционеров, — огрызаюсь я.
— Эй, — говорит Кристина, касаясь плеча Уилла. — Это должно быть просто символичным уничтожением документов, а не политическими дебатами.
