Вероника Рот - Дивергент
Это значит, что в пейзаже страха все будут вести себя, как Дивергент. Не знаю, испытываю я от этого облегчение, ведь тогда меня не вычислят, или же дискомфорт — у меня не будет преимущества.
Четыре продолжает:
— Количество страхов в пейзаже зависит от того, сколько их у вас.
Сколько страхов будет у меня? Я снова думаю о нападающих на меня воронах и дрожу, хотя воздух здесь достаточно теплый.
— Я говорил вам раньше, что третий этап сфокусирован на психологической подготовке, — произносит Четыре. Я помню, когда он это сказал. В первый же день. Прямо до того, как он приставил пистолет к голове Питера. Хотела бы я, чтобы он тогда нажал на курок. — Это потому, что он требует от вас контроля, как над чувствами, так и над телом. Совмещения физических навыков, полученных вами на первом этапе, и эмоционального мастерства, которое вы приобрели на втором. Все это для улучшения вашего рейтинга.
Одна из ламп над головой Четыре начинает мерцать. Он перестает сканировать толпу, и его взгляд останавливается на мне.
— На следующей неделе каждый из вас будет проходить свой пейзаж страха так быстро, как только сможет, на глазах у Бесстрашных лидеров. Это станет вашим финальным тестом, который определит ваш итоговый рейтинг после третьего этапа. Так же, как второй этап сложнее первого, третий — тяжелее всех. Поняли?
Мы все киваем. Даже Дрю, который морщится от боли.
Если я успешно пройду последний тест, у меня есть неплохие шансы попасть в первую десятку и стать членом фракции. Стать Бесстрашной. Эта мысль практически заставляет мою голову кружиться от облегчения.
— Вы можете преодолеть каждое препятствие одним из двух способов. Или у вас получится успокоиться, и моделирование зарегистрирует нормальное, стабильное сердцебиение, или вы найдете путь встретиться лицом к лицу со своим страхом, и моделирование просто пойдет дальше. Например, встретиться лицом к лицу со страхом утонуть, означает плыть глубже. — Четыре пожимает плечами. — Поэтому я предлагаю вам потратить следующую неделю на анализ ваших страхов и разработку стратегий по их преодолению.
— Это несправедливо, — говорит Питер. — Что, если у одного человека всего семь страхов, а у другого — двадцать? Это не их вина.
Четыре несколько секунд смотрит на него, а затем начинает смеяться.
— Ты действительно хочешь поговорить со мной о справедливости?
Инициируемые расступаются перед ним, пока он идет к Питеру, скрещивая руки на груди, и говорит убийственным голосом:
— Я понимаю, почему ты беспокоишься, Питер. События прошлой ночи, безусловно, доказывают, что ты трус.
Питер смотрит назад. На лице у него никаких эмоций.
— Ну, теперь все мы знаем, — спокойно говорит Четыре, — что ты боишься маленьких, худеньких девочек из Отречения. — На губах его играет улыбка.
Уилл приобнимает меня. Кристина дрожит от сдерживаемого смеха. И где-то в глубине себя, я тоже нахожу улыбку.
Когда мы возвращаемся в этот день в общежитие, мы встречаем там Ала.
Уилл стоит за мной, держа руки на моих плечах… как бы напоминая, что он рядом. Кристина придвигается ко мне.
Под глазами Ала тени, лицо опухло от слез. Боль пронзает мой живот, когда я вижу его. Я не могу сдвинуться. Запах лимонной травы и шалфея, когда-то приятный, проникает в нос.
— Трис, — произносит Ал срывающимся голосом. — Могу я с тобой поговорить?
— Ты что, шутишь? — Уилл сжимает мои плечи. — Да ты вообще больше к ней никогда не подойдешь.
— Я не хотел причинить тебе боль. Никогда не хотел… — Ал прячет лицо в ладонях. — Я просто хочу сказать, что мне жаль. Очень жаль. Я не… Я не знаю, что на меня нашло, я… пожалуйста, прости меня, пожалуйста…
Он тянется ко мне, как будто собирается коснуться моего плеча или руки, его лицо мокрое от слез.
Где-то во мне есть милосердный, прощающий человек. Где-то есть девочка, которая пытается понять, что люди чувствуют, которая признает, что они совершают плохие поступки и что отчаяние приводит их к таким темным местам, которые они даже вообразить не могли. Клянусь, она существует, и она сочувствует раскаявшемуся мальчику, которого я вижу перед собой.
Но если бы я встретила ее, я бы ее не узнала.
— Держись от меня подальше, — говорю я спокойно. Мое тело жесткое и холодное. Я не зла. Мне не больно. Ничего. Я продолжаю, понижая голос: — Никогда больше ко мне не подходи.
Наши глаза встречается. У него они темные и стеклянные. Ничего.
— А если подойдешь, клянусь Богом, я тебя убью, — говорю я. — Ты трус.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
— Трис.
Во сне мама зовет меня по имени. Она подзывает меня, и я, пересекая кухню, становлюсь рядом с ней. Она указывает на кастрюлю на плите, и я поднимаю крышку, чтобы заглянуть внутрь. Глаз-бусинка ворона смотрит на меня, перья его крыльев прилеплены к кастрюле, жир перемешался с кипящей водой.
— Ужин, — говорит она.
— Трис! — кто-то снова зовет меня. Я открываю глаза. Кристина стоит возле моей кровати, по ее щекам черными потоками размазанной туши текут ручейки слез. — Это Ал, — говорит она.
— Пойдем.
Некоторые инициированные проснулись, кто-то еще спит. Кристина хватает меня за руку и вытягивает из спальни. Я бегу босиком по каменному полу, смаргивая пелену с глаз, мои мысли по-прежнему во сне.
Случилось что-то ужасное. Я чувствую это, сердце бьется как сумасшедшее. Что-то с Алом. Мы добегаем до Ямы, а затем Кристина останавливается.
Толпа собралась вокруг выступа, но все стоят в нескольких футах друг от друга, так что, тут достаточно места для того, чтобы я смогла проскользнуть мимо Кристины и высокого Бесстрашного средних лет.
Двое мужчин стоят у выступа и вытягивают что-то с помощью веревок. Они оба пыхтят от усилий, вес груза тянет их назад, когда веревки скользят по перилам, а потом они делают шаг вперед, чтобы схватиться еще раз. Огромный, темный силуэт появляется над выступом, и несколько Бесстрашных вырываются вперед, чтобы помочь двум мужчинам тащить его.
Что-то с глухим стуком падает на пол Ямы. Бледная, вздувшаяся от воды рука ударяется о камень. Тело. Кристина прижимается ко мне, цепляясь за руку. Она прячет лицо на моем плече, всхлипывая, но я не в состоянии отвернуться. Несколько человек поворачиваются, а голова тела переворачивается, шлепаясь на землю.
Глаза открыты и пусты. Темные. Словно глаза куклы. Широкая дуга носа, узкая переносица, круглый кончик. Синие губы. Лицо — нечто нечеловеческое: наполовину труп, наполовину какое-то существо. Мои легкие горят, мой следующий вдох вибрирует, когда я втягиваю воздух.
Ал.
— Один из инициированных, — говорит человек позади меня. — Что произошло?
— То же, что и каждый год, — отвечает кто-то. — Он прыгнул с выступа.
— Не будь таким категоричным. Это могло быть случайностью.
— Они нашли его на середине пропасти. Ты думаешь, он споткнулся о свои шнурки и… упал, пролетев пятнадцати футов вперед?
Руки Кристины все крепче сжимаются вокруг моей ладони. Мне стоит сказать ей, чтобы она отпустила меня: рука начинает болеть.
Кто-то встает на колени рядом с Алом и опускает ему веки, возможно, пытаясь сделать так, словно он спит. Глупо. Почему люди притворяются, что смерть это сон? Это не так. Не так.
Что-то внутри меня рушится. В груди так тяжело, что я задыхаюсь, не могу дышать. Я опускаюсь на пол, таща Кристину за собой. Камень под моими коленями жесткий.
Я что-то слышу: звук из воспоминаний. Рыдания Ала, его крики по ночам. Я должна была понять.
Все еще не могу дышать. Я прижимаю обе ладони к груди и качаюсь взад и вперед, чтобы хоть немного ослабить напряжение в груди.
Когда я моргаю, я вдруг вижу макушку Ала, пока он несет меня на спине в обеденный зал. Я чувствую, как подскакиваю в такт его шагам. Он крупный, теплый и неуклюжий.
Нет, он… был. Вот, в чем суть смерти: перемена с «есть» на «был».
Я хриплю. Кто-то принес большой черный мешок, чтобы убрать тело. Я могу сказать, что он будет слишком мал. Смех поднимается в моем горле, вырывается изо рта, напряженный и булькающий.
Ал слишком крупный для этого мешка, какая трагедия. На середине смешка я зажимаю рот, и теперь это больше похоже на стон. Я высвобождаю руку и поднимаюсь, оставляя Кристину на полу. Я бегу.
— Держи, — говорит Тори. Она подает мне дымящуюся кружку, пахнущую мятой. Я удерживаю ее двумя руками, кончики пальцев покалывает от тепла. Она садится напротив меня.
Когда дело касается похорон, Бесстрашные не тратят времени зря. Тори говорит, они хотят выяснить причину смерти, как только это происходит.
В тату-салоне никого нет, зато Яма так и кишит людьми, по большей части пьяными. Я не знаю, почему это меня удивляет. Дома похороны — это мрачное событие. Все собираются для поддержки семьи покойного, и никто не бездельничает, нет смеха, нет криков, нет шуток. И Отреченные не пьют, поэтому и в такие моменты все трезвые. Логично предположить, что здесь похороны будут проходить совсем иначе.
