Владимир Зенкин - Город Зга
— Ладно тебе. Считай, что ты сам теперь — автобус. Начало движения, — скомандовал я, — Бодро и весело. Не отставать, не унывать!
Мы вчетвером зашагали по прогретому солнцем белесому асфальту. Под ногами похрустывало мелкое крошево.
Долгие годы безпризорства, летний зной, дожди, снега и ветры исщербили дорогу, понанесли песка, щебня, комков сухой земли, обрастили обочины жёстким травяным валом; самые настырные травины пробуравились даже сквозь порыхлевший асфальт. Но это была ещё крепкая, хорошая дорога, хотя и отвыкшая от колёс.
Неспокойные невнятные мысли одолевали меня.
Итак, мы третьи сутки находимся за Каймой. Приближение наше к Зге за эти трое суток мизерно. Мы лишь с сегодняшнего утра двигаемся вперёд, а до этого глупейшим образом торчали в лесополосе, окруженные порожденьями собственных эфемерных бредней — пугальщиками.
Теперь, слава Богу, это позади, а впереди — длиннаяпредлинная, хоть и асфальтированная дорога. Запаса провизии в рюкзаках при самом экономном расходе — на три-четыре дня. Запаса воды, учтя такую жару, как сегодняшняя — на один день, не более. Потом нужно будет использовать местную воду — будем надеяться, что нас не обманули и с радиоактивностью её, как и всего остального, всё в порядке. Будем надеяться и проверять, дозиметр мы с собою взяли. Если не управимся за три — четыре дня…
Управимся… С чем? Как? Где?
Ни малейших понятий на этот счёт, никаких, даже самых расплывчатых планов у нас не было. Откуда планы-понятия, когда мы шли в полную неизвестность. Никаких определённых идей. Была лишь общая идея, душевное знание, вера, что Зга-Сущность — это всё-таки и мы тоже — сподобные. И происходящее со Згою — это происходящее с нами. И поэтому мы вправе вмешаться, предъявить себя… тому исходному движителю, причине… странной причине, что влияет на происходящее. Переделать себя. Проникнуться, почувствовать ту нарушенную связь, порванную нить. Усилием своей сокровенной любви, веры помочь изменённой Сущности, разлаженному Началу соединить нити-мотивы, связать связуемое.
И конечно — уверенность в том, что наша Зга нас примет, поймёт, не причинит нам вреда. Мы — её дети. Мы нужны ей сейчас. И мы идём на помощь.
Этих благородных суждений было достаточно, чтобы просто идти вперёд. Чтобы конкретно действовать их было слишком мало.
Мысли моих товарищей, наверное, не намного отличались от моих собственных. Хотя — тяжесть рюкзака за спиной, горячий чёрствый асфальт под ногами и особенно раскалённое добела солнце в зените не слишком располагали к философичности, и любые отвлечённые размышления быстро ссыхались, сворачивались и впадали в простую мысль-выдох: «Скорей бы уже вечер… прохлада… отдохнуть… Откуда она, эта жарища?»
Рядом со мной шагал Лёнчик, сосредоточенно посапывая, то и дело, смахивая капельки пота с переносицы. На плече он нёс чёрную спортивную сумку. Сумка весила, конечно, меньше рюкзака, но тоже весьма предостаточно. Я раза два пытался забрать у него сумку, всучить что-нибудь полегче — свёрток палатки, к примеру. Но он сердито отстранялся: — Что, совсем уже меня за салагу держите? — и продолжал идти размашистым взрослым шагом.
— Если устанешь, — попросила Вела, — скажи. Мы сделаем привал.
Как же! Скажет он… Да, привал можно сделать. Ещё немножко. Вон за тем поворотом и сделаем.
Никто не попадался нам навстречу. Никого не видно за спиной. Безлюдье. Не очень приятное ощущение. Неужели, действительно, теперь по этой дороге — никто?.. никуда… никогда…
— А помнишь, как мы с тобой возвращались в Згу из Актомара? — грустно улыбнулась Вела, — Как в автобусе один дед играл на гармошке. И все пели песни. А потом у автобуса колесо меняли…
Ещё бы мне не помнить!
Мне было шестнадцать лет тогда, Велке — тринадцать. Я ездил в Актомар по ответственному творческому делу. Мы вместе с учителем физики Ирвином Фёдоровичем отвозили в губернский дворец школьников на выставку сделанный нами собственноручно настоящий телескоп-рефлектор. Третий соавтор технического шедевра Коля Уолес поехать с нами не смог, так как заболел ангиной.
В Актомаре Ирвин Фёдорович решил задержаться у родственников. Он отвёл меня на автовокзал, купил мне обратный билет, проводил к автобусу во избежание возможных и невозможных эксцессов. Среди посадочного немногочисленного люда я с удивлением и удовольствием увидел Велку.
Велка тоже обрадовалась негаданной встрече. Она была со своей тёткой Анжессой. Тётка ездила в Актомар за какими-то покупками, а Велка просто так увязалась с ней.
Мы уселись на самые лучшие передние места, с которых были видны не только боковые заоконные пейзажи, но и дорога через лобовое стекло. Тётка Анжесса расположилась за нами и поглядывала на нас снисходительно-добродушно.
Мы беззаботно болтали о всякой всячине. Я стал рассказывать ей удивительные истории, вычитанные из разных книжек, увиденные в разных фильмах, слышанные от кого-то где-то, наспех придуманные самим — всю эту густую околесицу я пытался связать общим сюжетом, нахально назначив себя главным героем. Велка слушала, заливисто смеясь, весело-испуганно ойкая, округляя глаза, в восхищеньи прикусывая нижнюю губу и даже хватая меня за руку в особо напряженных местах моей завиральной эпопеи.
Глаза у Велки были зелёные, красивые. Я впервые заметил это и сказал её об этом. Она вначале прыснула со смеху и отвернулась к окну. А потом взглядывала на меня уже по-другому: внимательно, испытывающе, что-то уж очень по-женски.
А на одной из остановок в автобус сел разбитной, слегка подвыпивший дед с баяном в футляре. У деда была рыже-седая шкиперская борода и шрам через лоб. Дед достал баян из футляра, принялся играть и петь морские и военные песни, которых никто не знал.
Потом деду надоело петь в одиночестве, он затянул «Ой, мороз, мороз!..» и тому подобное. Пол-автобуса, включая водителя, стало ему подпевать. Весёлая получилась поездка.
А перед самой Згой у автобуса спустила передняя шина. И мы ждали, пока водитель с двумя добровольцами-помощниками ставили запаску. Мы вдвоём гуляли по обочине и смотрели на огромное вечернее солнце, катящееся по дальнему лесу за горизонт. И дальний лес горел густым бездымным оранжем, а облака теряли летучесть, тяжелели из-за оплавов светлой меди и золота, втягивались в роскошную катастрофу заката…
Я встретился с Велой глазами. Улыбнулись. Она тоже вспомнила об этом.
Мы расположились на очередной привал под двумя ветвистыми клёнами, росшими у обочины.
Но привал наш был недолог.
Лёнчик, самый дальнозоркий, первый заметил чтото движущееся вдали по дороге. Мы, удивлённые, поднялись. Нас нагонял какой-то белый автобус. Он приближался с приличной скоростью, наверное, потому, что ему никто не мешал на пустынном шоссе. Издалека он казался парящим над асфальтом в слоистом маревном воздухе.
Я и, наверное, все поначалу подумали, что это просто видение, мираж, ирреал… Нет, не видением это было. Мы услышали ноющий шум мотора. Потом — скрип тормозов. И всё-таки…
Я обернулся к Пеньку.
— Пенёк, скажи, ты ведь думал об автобусе, да?
— Думал.
— И мы с Велой думали. И Лёнчик, наверное.
— Я думал о машине. О джипе.
— Неважно. Вот мы и придумали этот автобус. Получите и распишитесь.
Автобус тем временем остановился. Раздвинулась передняя дверь. Внутри сидели немногочисленные пассажиры.
— Как это, придумали? — не поверил Пенёк, — Автобус настоящий, железный, не видно, что ли? — он в доказательство его «настоящести» стукнул кулаком по обшивке. Жёстко звякнул металл.
— Эй, мужик, ты чего машину ломаешь! — сердито крикнул водитель через открытую дверь.
— Извините, — сказала Вела.
— Настоящий-настоящий, — подтвердил я, — И я даже догадываюсь, кто его сделал настоящим.
Я поднял голову вверх. Вот она. Высоко над головой. Прямо над автобусом. Наша загадочная спутница. Поводырь. Конвоир. Стая.
— Вот только не знаю зачем. Помочь нам? Или помешать?
— Будем считать, что помочь, — сказала Вела.
— Эй, друзья, вы собираетесь садиться? — опять раздался басистый голос водителя, — Или уезжаю.
— Садимся, конечно, — ответил я, поднимая рюкзаки, помогая взойти на подножку Веле, — Лучше ехать, чем идти. Всё должно быть нормально. Только помните… Спокойно помните, — понизил я голос, — Этого автобуса нет на свете. Давно нет. А мы — есть. Вот в чём неувязка.
Дверь закрылась, автобус тронулся и стал быстро набирать скорость.
Пассажиров было немного — обыкновенный провинциальный люд. Оживлённая компания молодых ребят и девчонок, едущих то ли в гости, то ли из гостей. Двое молчаливых мужчин командировочного вида с «дипломатами». Троица совсем пожилых отстиранных старушек в платочках, едущих неизвестно куда и зачем. Водитель — широкоплечий пшеничноусый здоровяк с бронзовой от загара шеей, с остриженной под нуль головой.
