Мери Каммингс - Серебряное небо
— Чего смотришь? — дядя Мартин в последний раз ополоснулся и потянулся за полотенцем.
— Да нет, ничего, — Лесли мотнула головой. — Пошли, время дорого.
Мальчик лежал на топчане в своей комнате. Мать сидела рядом, держа его за руку, и при появлении Лесли подалась вперед, словно пытаясь заслонить сына своим телом.
Затравленные, лихорадочно блестевшие глаза не говорили — кричали о том, что ей невыносимо страшно и она охотно отказалась бы сейчас от операции, если бы не понимала, что этим лишит малыша последнего шанса выжить.
— Вам пора идти, — сказала Лесли. — Дядя Мартин… — указала глазами на дверь, давая понять, чтобы он увел ее. — И попроси, чтобы нам никто не мешал.
Старик обхватил женщину за плечи и повел к выходу. На пороге та обернулась.
— Его зовут Джимми, и он… он хороший мальчик… пожалуйста…
Старик потянул ее за собой, и дверь закрылась.
Лесли, как давеча, положила руку мальчику на лоб. Он открыл глаза.
— Выпей, — поднесла к его губам чашку. — Это немножко горько, но зато почти сразу болеть перестанет, — погладила его по голове. — Не бойся, малыш. Все будет хорошо…
Когда она вышла на крыльцо, солнце уже клонилось к закату. Подумала, что до стоянки, похоже, удастся добраться лишь затемно, и присела на ступеньку, бессильно опустив руки. Ала тут же подошла, прижалась боком к колену.
Рядом кто-то тяжело плюхнулся. Она через силу повернула голову — так и есть, дядя Мартин.
— Хочешь? — протянул флягу с остатками самогона.
Лесли сделала глоток и вернула.
— Да пей больше!
— Мне еще идти.
— Ты что, не останешься ночевать?
— Нет. Меня ждут к вечеру, — качнула она головой, не уточняя, что ждет ее дюжина собак и беспамятный мужчина, неспособный даже еду себе сам приготовить. — Да, и мне еще шкурки надо с тобой поменять.
— Шкурки?
— Ага. Я целый рюкзак сушеных принесла.
— Деловая ты, я смотрю, — усмехнулся он.
Лесли отвечать не стала — когда человека, что называется, «отпускает», у него частенько начинается словесный «понос». А старик во время операции держался молодцом — делал все, что она говорила, и ни разу не замешкался.
— Как думаешь — выживет? — кивнул он назад, на дом.
— Не знаю. Я сделала, что могла, а дальше как бог рассудит. Я вот что… я тебе оставлю маковых головок. Если увидишь, что дело совсем плохо, — завари. Если давать ему по столовой ложке каждые два часа, то он будет дремать и боли не чувствовать. А если все сразу дать, то… сам понимаешь…
— Хорошо. Но лучше бы, чтобы он все-таки выжил. Пацаненок уж больно хороший, про таких говорят — светлая душа. И Лидию жалко — у нее никого, кроме него, не осталось. Она сюда пришла одна из первых, с мужем и двумя ребятишками — красивая была, веселая. Джимми уже здесь родился. Н-да… — старик вздохнул. — А потом старший сын при налете погиб — после этого мы забор и поставили. Средний ушел, сказал, что здесь себя гробить не хочет. А муж позапрошлой зимой умер — простудился, кашлять начал… до весны и не дожил. Так что, кроме Джимми, у нее никого нет.
— Я очень надеюсь, что мальчик выживет. Это уже завтра-послезавтра ясно будет. Только пусть она ему до завтра ни есть, ни пить не дает, даже если очень просить будет. Чайную ложечку воды, чтобы губы смочить, и больше ничего.
— Хорошо, я послежу.
— Да, я еще спросить тебя хотела: татуировка у тебя на плече, что она значит?
— Эта? — старик покосился на плечо, шевельнул им. — Это значит «Чарли два-один», иными словами рота «С» второго батальона первого полка второй дивизии Корпуса морской пехоты США, — четко отбарабанил он на одном дыхании. — «Морские демоны», так мы себя называли, — провел пальцем по надписи.
— А если в щите написано «Джедай» — что это значит?
Дядя Мартин взглянул удивленно.
— А ты что, видела человека с такой надписью?
— Да.
— Значит, это тоже кто-то из наших, из морпехов. У нас в каждом батальоне свое прозвище было: первый батальон нашего полка, помню, «перехватчиками» звался, мы — «морскими демонами», а «джедай»… сейчас с лету и не припомню. Но наш, точно наш!
— А что вообще значит «джедай»? — спросила Лесли.
— Это из фильма… был такой фильм — «Звездные войны». Ты когда-нибудь в кино ходила?
— Нет. Телевизор в детстве, помню, смотрела, а про кино только в книгах читала, — вздохнула она.
— Да… так вот… Сколько тебе было, когда все это началось?
— Пять.
— Пять лет, — повторил старик задумчиво. — Выходит, ты прежней жизни и не помнишь… А я до сих пор иной раз глаза закрою, и кажется, что вот открою — и все это, — повел перед собой рукой, — как кошмар рассеялось. Снова машины по шоссе несутся, города… живые. Идешь вечером по улице — народу вокруг полно, реклама подмигивает, музыка где-то играет… Н-да… жили мы, жили и не понимали, как это все… хрупко…
ГЛАВА ПЯТАЯ
До стоянки Лесли добралась без приключений. Разве что один раз Ала остановила ее, дав понять, что впереди опасность; через секунду она и сама услышала шорох ползущей по камням змеи.
Сегодняшний разговор с дядей Мартином растревожил душу. Она слушала старика, и хотелось возразить, воскликнуть: «Это неправда, я тоже помню прежнюю жизнь — мою прежнюю жизнь!»
Ее прежняя жизнь — Форт-Бенсон… Пока она не ушла оттуда, она даже не понимала, каким островком мира и покоя было это место.
Мама писала, что они собираются основать новое поселение, где-то «неподалеку от воды». Но где же оно, почему о нем никто не знает? В Форт-Бенсоне была почти тысяча человек, неужели они все погибли? Ведь если бы эти люди просто рассеялись, разбрелись по стране — то хоть где-нибудь, хоть когда-нибудь она бы встретила кого-то из них!
Может, стоит пойти на север, в Айдахо или в Монтану — там она еще не была. Не опускать руки, не думать о том, что все безнадежно, а искать — ведь где-то они должны быть!
Собаки встретили ее в полумиле от стоянки — налетели радостной толпой, подтявкивая и подвывая. Все вместе они дошли до стоянки; стоило опустить руку, как под нее непременно подсовывалась чья-то морда или мохнатая спина.
Джедай сидел на прежнем месте, рядом с волокушей. В полутьме трудно было разобрать, есть ли у него в глазах какое-то выражение, но смотрел он на нее не отрываясь, это точно.
Подойдя, Лесли потрепала его по голове.
— Привет! Ну вот я и пришла. Сейчас костер разведу, будем ужинать. И я тебе рубашку принесла и штаны — будешь теперь нарядный. Пить хочешь? — отцепила от пояса флягу — источник находился всего шагах в двадцати, но едва ли он догадался сходить и попить, скорее всего, так и просидел весь день без воды.
Меньше всего она ожидала, что вместо того, чтобы взять флягу, Джедай вдруг подастся вперед и ткнется лбом в ее бедро.
— Эй, ты чего?! — опешила Лесли. От звука ее голоса он вздрогнул, даже как-то сжался, словно боясь удара. Но не отодвинулся — наоборот, притиснулся лбом еще ближе.
Сентиментальной Лесли себя никогда не считала, но тут к горлу аж комок подкатил, так растрогала ее эта неуклюжая попытка приласкаться. Бедняга, наверное, каким-то остатками ума понял, что ее долго нет, и соскучился — а может, испугался, что она его бросила.
— Ну что ты, что ты! — она похлопала его по плечу. — Видишь, я уже вернулась, я здесь. Ну… все в порядке.
А ведь когда-то этот человек служил в армии, вспомнила Лесли. И не просто в армии — в морской пехоте. И был здоровым, и все понимал — слабоумных туда уж точно не брали. И говорить мог…
Сил не осталось никаких, в том числе и готовить ужин. Поэтому в виде исключения Лесли решила один раз обойтись без горячего. Достала из рюкзака буханку хлеба, из мешка — остатки бекона и сделала два больших сэндвича.
В поселке Лидия уговаривала ее остаться поужинать, но она отказалась — торопилась, да и идти на полный желудок куда тяжелее, чем на пустой. Тогда женщина и отдала ей эту буханку. За операцию Лесли с нее ничего не взяла — что там брать, если люди сами едва концы с концами сводят. Да и неизвестно еще, выживет ли мальчик…
Должен выжить — обязан просто! Операцию она сделала хорошо, и он еще ребенок — на них все куда быстрее, чем на взрослых, заживает.
Она протянула Джедаю сэндвич.
— Знаешь, а я сегодня, кажется, спасла одного ребенка — малыша совсем, ему лет десять от силы…
Вспомнила глаза Лидии и благодарность в них. И дядю Мартина вспомнила — как он отыскал у себя где-то штаны и рубаху и не хотел брать ничего взамен, но она все же одарила его в ответ копчеными окунями.
Слова теснились, ища выход; хотелось рассказать все подробно… хотя чего рассказывать, если сидящий напротив человек ни черта не понимает. Но хоть смотрит внимательно, слушает.
