Alma - Эпизод 2. Антиканон
— Я давал характеристику боевому командиру.
— Командира я вижу. Я не вижу человека.
Отвечать рыцарь не стал.
— Как Скайуокер отнесся к вашему появлению на борту корабля?
— Предсказуемо.
— То есть с недоверием?
— Разумеется.
— Он изменился?
— Он повзрослел.
— И стал образцом выдержки и дисциплинированности?
— Он стал образцом преданности своему делу.
— Это вы хорошо подметили, рыцарь, — веско сказал Мэйс. Сцепил пальцы и добавил. — Своему делу.
Хотелось подняться с кресла и в который раз перемерить собственный кабинет широкими шагами.
Приковать себя к креслу — силой воли — лучше, чем выдать откровение о том, что у главы Ордена тоже есть эмоции. Много эмоций.
— Скайуокер показался вам агрессивным?
— Он вырос на войне.
— Мы все выросли на войне. Даже больше: мы на ней родились.
Кеноби кивнул.
— Война началась тысячу лет назад, в тот момент, когда при нашем участии был подписан мирный договор и принята конституция Республики.
— Ваши слова не лишены зерна истины.
— Это не мои слова, магистр, — рыцарь улыбнулся. — Это слова Анакина.
Мэйс помедлил, затем вернул удар.
— Тогда я рад, что я их, наконец, услышал. И что вы не стали играть роль молчаливого наблюдателя.
— Дипломату такая роль не к лицу, — согласился Кеноби. — Так же, как и роль шпиона.
Винду ответил резко:
— А вас никто и не посылал шпионить. Вас посылали посмотреть на следствие того, чем обернулось ваше упрямство. Вы поставили обещание вашему учителю выше традиций Ордена.
— Вы бы поступили иначе?
Не то чтобы Мэйс не хотел отвечать — он просто не мог представить себя в такой ситуации.
— Прошу прощения, магистр. Но я не люблю нарушать обещания, независимо от того, давал ли я их главе Ордена, своему учителю или падавану.
— Вы что-то обещали Скайуокеру?
— Только то, что он станет джедаем. Всего ничего, — Кеноби снова улыбнулся, — и целый мир. К сожалению, я лишь недавно понял, почему оказался посредственным учителем.
— И почему же?
— Анакину не нужен был учитель. Ему был нужен друг.
— Разве Храм не одна семья?
— Где все братья и сестры равны, где ни у кого нет амбиций, честолюбия и желания опередить других.
И занять кабинет в одной из пяти башен Храма, прочел Мэйс во взгляде рыцаря.
— Где все живут одной идеей вот уже тысячу лет. Где все выкладываются ради тех самых недостижимых мира и справедливости. Слишком пафосно для вас? Но это правда, Кеноби. Этот идеализм — наша правда и наша реальность. И, кстати, я даже не предполагал, что ваш… друг оказал на вас настолько сильное влияние.
— Сомневаюсь, что Анакина порадовала бы идея записать меня в его приятели.
— Вы же сами сказали, что втерлись к нему в доверие.
— Магистр, я полагаю, вы согласитесь: между понятиями «втереться в доверие» и «стать друзьями» — целая пропасть.
— Если вам не терпится побыстрее вернуться на «Викторию», чтобы скрасить одиночество вашего бывшего падавана, я могу это устроить.
— Я соглашусь с любым решением Совета.
— Решение Совета вам сообщат. Вы свободны, Кеноби.
Рыцарь легко поклонился и вышел.
Мэйс остался один. По-настоящему один. Никто не топтался за дверью, смиренно ожидая, когда же глава Ордена соизволит закончить медитацию.
Теперь только ночь и серебряные искорки звезд — за прозрачными стенами кабинета.
Вырваться из круговорота храмовых дел, забыть о политике и войне. Прильнуть взглядом к ночной черноте, зачерпнуть ладонью неба. Не отмерять минутами и вдохами эту роскошь — роскошь просто быть наедине с собой, а вобрать в себя все дыхание жизни целиком и сразу. Отпустить мысли, отпустить себя…
Для человека, который только что стоял здесь — это, пожалуй, легко.
Для главы Ордена…
… И кто тогда из нас продукт так называемого храмового воспитания?
… Знаю, что говорят. Поговаривают. Не на улице, конечно — в кругах интеллектуальной элиты нашего развитого демократического общества. Одинаковые одежды, одинаковые миссии, одинаковые мысли. А Храм — это такой конвейер, где выпускают биороботов. Или даже клонов.
Мэйс усмехнулся.
… Оставить Кеноби на флоте? Или нет? К каким это приведет последствиям?
Бывает, решил Винду. Бывают такие альянсы. Сцепки. Не друзья — слишком разные характеры, разные цели, почти ничего общего, кроме этой войны. Не враги — нет причин для вражды.
Пока нет.
Скайуокер свою сторону выбрал. На какую сторону встанет Кеноби? Не на мою, определил Мэйс. На сторону Ордена. И будет жалеть, что врал — искусно, почти ничего не отрицая — и выгораживал.
Что мы получим в итоге?
А получим мы двух идеалистов.
Скайуокер, как ни нелепо, все равно в чем-то идеалист. Все может катиться к ситху, Республика, демократия, все тысячелетние традиции — раз плюнуть, но только не армия и флот. Потому что мы круче всех, мы завоюем галактику, мы наведем порядок, только мы, только я, капитан Скайуокер… «Никто кроме нас» — был такой дурацкий лозунг у какого-то подразделения, ну и ситх с ним…
И Кеноби. Одно слово — рыцарь. Ни амбиций, ни зависти, ни честолюбия. Самый настоящий рыцарь с картинки.
Как все просто.
Два умных взрослых мужика всегда найдут повод набить друг другу морды.
В этот раз на Корускант пришлось лететь без попутчиков. Скайуокер согласился бы лететь и совсем один, наверно, это было бы даже проще и естественней, однако устав запрещал такие упражнения командирам дредноутов.
Ступив на борт шаттла, Анакин сообщил о своих намерениях провести досуг-поневоле или хотя бы некоторую его часть в горизонтальном положении:
— Я сплю, не мешайте и не будите.
И получил в ответ типовое «есть, сэр» вкупе с немым удивлением. Пилот, кажется, искренне не понимал, почему это командир корабля, о работоспособности которого ходили слухи, а кроме слухов все за три месяца успели на своей шкуре ощутить, что это такое — изо всех сил гнобить экипаж, сам не соблюдает распорядка. Скайуокеру хотелось спросить этого парня, каким образом их вахты обеспечивают восемь часов сна, а заодно сообщить, что после вынужденного отдыха в больнице — о котором, к счастью, почти никто из экипажа не знал — у него самого времени для сна почти не было. Он промолчал.
Кроме скуки, все двое суток гиперпрыжка Скайуокера преследовало раздражение. Связь с холонетом в гиперпространстве отсутствовала, а его визит в столицу предполагал, что он будет хотя бы поверхностно представлять себе политический климат. Вернее, это предполагал Цандерс. Анакин с трудом заставил себя прорваться через десяток выпусков еженедельника «Ведомости столицы», скачанных еще на «Виктории». За основными событиями Скайуокер старался следить и прежде — в конце концов, Галактика одна, и именно в ней он собирался прожить долгую и интересную жизнь. Однако попытка разобраться в подводных политических течениях провалилась, и он поймал себя на том, что все его представления о позиции парламентских фракций касательно гражданской войны и флота исчерпываются воспоминаниями о придурошном альдераанском сенаторе.
Самого же канцлера, в отличие от Органы, Анакин помнил плохо. Может потому, что три месяца назад он летел в столицу безо всяких задних мыслей. Просто получить на грудь новую железку с бонусом в виде бесплатного обеда. Заодно поглазеть на тех, кто пришел поглазеть на тебя. Все.
Теперешние мотивы его вызова на Корускант представлялись Скайуокеру предельно прозрачными. Канцлер решил поднять себе популярность в военной среде, причем выбрал самый неискушенный способ: разыграть показушный интерес к молодому талантливому офицеру. Несомненно, имелись и другие причины. Первый политик Республики мог рассчитывать вытянуть из него сведения о настроениях флотской верхушки. Это ведь тоже очень просто: хватит и пары комплиментов, чтобы заставить наивного паренька растаять, а потом вывернуть его наизнанку.
Ни первый вариант личной аудиенции с чисто декларативными симпатиями к флоту, ни второй вариант театрализованного представления и выдачи сотен наград на конвейере Скайуокеру не нравились.
Настоящая военная слава виделась ему иной.
Единственным и почти недостижимым условием этой славы было то, что на Корусканте, да и на остальных планетах, должны понимать: Республика не выживет без армии и флота.
Тогда на что рассчитывал Цандерс, который придавал этой аудиенции такую важность?
Неспроста делал он ставку на Палпатина. Неспроста дал карт-бланш и самому Скайуокеру, отпустив его в столицу без точных инструкций, как именно произвести впечатление на канцлера. Скорее всего, надеялся на импровизацию — а именно результатом импровизации Цандерс видел сложившееся «взаимопонимание» с рыцарем.
