Роберт Хайнлайн - Дорога Славы
Я увиделся с Дюком в школе на следующий день и спросил, что сказал его отец.
— Забудем об этом, — ответил он. — Наше дело лопнуло.
— Что?
— Мой старик сказал, что только полные идиоты могут думать о том, чтобы лететь на Ганимед. Земля — единственная планета в нашей Солнечной системе, на которой можно жить, и если бы правительство не состояло из сумасшедших мечтателей, они бы не дали ни гроша на этот безумный проект. Нельзя голые скалы превратить в зеленые холмы, сказал мой отец. Он сказал, что все это предприятие обречено на провал.
— Еще вчера ты придерживался другого мнения.
— Тогда я не знал его точки зрения. Не знал его решения. Мой старик хочет взять меня в компаньоны. Как только я окончу колледж, он подключит меня к руководству делом. Он сказал, что ничего не хотел говорить мне до сих пор, чтобы я стал самостоятельным и учился захватывать инициативу в свои руки, но вчера он откровенно скачал мне о своем решении. Как ты это находишь?
— Неплохо, это же ясно. Но что это должно значить: предприятие обречено на провал?
— Он тоже говорил “весьма мило”. Итак, мой старик сказал, что просто невозможно поддерживать колонию на Ганимеде. Это опасное положение, которое должно поддерживаться искусственно, — это он сказал буквально, — и однажды эта поддержка исчезнет, тогда вся колония сыграет в ящик. Может быть, тогда мы прекратим бороться с природой.
Мы больше не говорили об этом, потому что начались уроки. Вечером я рассказал об этом папе.
— Что ты скажешь на это, Джордж?
— Гм, это другое дело.
— Что?
— Ну, не лезь в бутылку! Если на Ганимеде что-нибудь выйдет из строя и у нас не будет возможности это отремонтировать, третья луна вернется к своему первоначальному состоянию. Но это не весь ответ. У людей смешная привычка называть “природой” все, к чему они привыкли, — но теперь больше не существует “естественного” окружения; по крайней мере, не в обычном смысле этого слова. С тех пор как человек спустился с деревьев, он изменяет природу. Билл, сколько человек живет в Калифорнии?
— Пятьдесят пять — шестьдесят миллионов.
— Ты знаешь, что первые четыре колонии, основанные здесь, голодали? Это правда! Как же это получилось, что здесь могут жить пятьдесят с лишним миллионов человек и не голодать? При этом я не имею в виду рационы.
Он сам ответил на свой вопрос.
— У нас на побережье есть четыре атомные станции, которые опресняют морскую воду. Мы используем каждую каплю воды Колорадо и каждую снежинку Сьерры. И у нас есть миллионы других способов самообеспечения и различных устройств для этого. Если эти устройства будут уничтожены, скажем, во время сильнейшего землетрясения, — эта страна снова превратится в пустыню Я сомневаюсь, чтобы можно было эвакуировать такое количество людей. Но об этом мистер Миллер, конечно, не беспокоится. Он рассматривает Южную Калифорнию как свою естественную среду обитания. Запомни одно, Билл. Там, где у людей в руках достаточно массы и энергии, — и они достаточно энергичны, они сами создают себе такие условия, какие им нужны.
С тех пор я больше не обращал внимания на Дюка. Примерно в то же время мы получили приглашение принять участие в тестах, которые, должны были помочь выбрать участников полета, и это очень сильно воодушевило нас. Кроме того, Дюк, казалось, изменился — или это я стал другим? У меня в голове был перелет, а он не хотел об этом говорить или, если все же говорил, то превращал это в какую-нибудь шутку, ударявшую меня в самое больное место.
Папа не хотел, чтобы я бросал школу, пока все было не наверняка, но я многое пропустил из-за испытаний и тестов. Тут был обычный медицинский осмотр, конечно, к нему была добавлена пара новых процедур. Например, “g-тест”. Я выдержал восемь “g”, прежде чем потерял сознание. Это показал тест. Потом были испытания в условиях переменного давления и исследования кровеносных сосудов — им не нужны были люди, у которых была склонность к спазмам сосудов. Было еще много других испытаний и исследований подобного же рода.
Но мы выдержали их все. Потом начались психологические тесты. Это было много хуже, потому что никогда не знаешь, что тебя ожидает. Половину времени вообще не имеешь представления, что тебя проверяют. Все началось с гипноанализов, и это было довольно подло. Откуда тебе знать, что ты выдашь им во сне?
Однажды я бесконечно долго сидел в кабинете одного психиатра, который просил меня прийти к нему. Там также находились двое служащих; когда я вошел, они достали из моего дела листок с данными медицинского и психологического обследования и положили его на стол. Потом один из них, рыжеволосый парень, насмешливо осклабился:
— О’кей, коротышка, садись вон там и жди.
Через некоторое время рыжий взял листок с данными осмотра и стал его читать. Внезапно он глупо усмехнулся, повернулся к другому писарю и сказал:
— Эй, Нед, посмотри-ка на это!
Другой прочитал указанное место и, казалось, тоже нашел его смешным. Я видел, что они наблюдали за мной.
Второй писарь вернулся назад, к своему столу, но потом рыжий подошел к нему с листком моих данных и прочитал что-то из них, но так тихо, что я не смог понять большинства слов. Но то, что я понял, обеспокоило меня.
Закончив, рыжий взглянул на меня и рассмеялся. Я встал и спросил:
— Что это там смешного?
— Тебя это не касается, коротышка, — ответил рыжий. — Сядь на место.
Я подошел к столу и сказал:
— Покажите мне это немедленно!
Второй служащий сунул листок в ящик стола. Рыжий сказал:
— Нед, молокосос хочет посмотреть на это. Почему ты ему не покажешь?
— Мало ли чего он хочет, — произнес другой.
— Да, на самом деле нельзя, — рыжий рассмеялся и добавил: — И он хочет стать храбрым колонистом?
Другой погрыз ноготь своего большого пальца и взглянул на меня.
— Это не так уж и смешно. Мы его, конечно, можем использовать в качестве повара.
Это вызвало у рыжего приступ судорожного хохота.
— Держу пари, он будет великолепно выглядеть в фартуке.
Год назад я, вероятно, врезал бы ему по носу, хотя он был больше и сильнее меня. Слово “молокосос” каждый раз выводило меня из себя. У меня было только одно желание: стереть эту придурковатую усмешку с его физиономии.
Но я не сделал ничего. Я не знаю почему; может быть, эго произошло потому, что я был командиром группы “Юкка” — довольно буйной группы. И мистер Кински сказал мне, что хороший командир никогда не будет наводить порядок при помощи кулаков.
Я только обошел вокруг стола и попытался выдвинуть ящик.
Он был заперт. Я посмотрел на обоих присутствующих. Они усмехались. Я был очень серьезен.
— Доктор назначил мне это время, — сказал я. — Но его, кажется, тут нет, и я ухожу. Я свяжусь с ним и условлюсь о встрече в другое время, — я повернулся и ушел.
Я пришел домой и все рассказал Джорджу. Он сказал только, что надеется на то, что я не повредил себе.
Я не условился о встрече в другое время. Вы знаете почему? Это были не служащие. Это были психологи, и мое поведение было запечатлено видео- и звукозаписывающей аппаратурой.
Наконец нас с Джорджем известили о том, что нас приняли и мы можем отправиться на “Мейфлауэре”, если обязуемся выполнять устав.
В этот день мне было наплевать на таблицу рационов. Я накрыл настоящий праздничный стол.
Нам прислали брошюру с уставом. “Оплатите все долги”, — было сказано в ней. Это меня не касалось. Кроме полукредита, который я был должен Слэтсу Кайферу, долгов у меня не было. “Заплатите залог пассажира” — об этом позаботится Джордж. “Завершите все текущие дела на законных основаниях” — до сих пор я подчинялся только одному закону — кодексу чести скаута. Там был еще ряд пунктов, но они, в основном, касались Джорджа.
Я также нашел небольшой абзац, который обеспокоил меня.
— Джордж, — сказал я, — тут сказано, что переселение разрешено только семьям с детьми.
Он поднял взгляд.
— А мы разве не семья? Если ты не имеешь ничего против того, чтобы тебя зарегистрировали как ребенка.
— Ах так. Я думал, они имеют в виду женатые пары с детьми.
— Не беспокойся об этом.
Втайне а спросил себя, не отбросил ли папа этот пункт слишком легкомысленно?
Нам сделали прививки, у нас взяли кровь и исследовали ее; я едва успел в школу. Если бы мне не делали инъекции и не брали у меня кровь раньше, мне стало бы плохо от этих процедур. И наконец на наших телах вытатуировали все наши данные, всю историю наших болезней — опознавательный номер, резус-фактор, группу крови, время свертывания крови, естественный иммунитет и количество прививок. Женщинам и девушкам по большей части это делалось бесцветными чернилами, которые становились видимыми только в инфракрасных лучах, или данные эти татуировались у них на подошвах.
