Лана Тихомирова - Работа над ошибками, или Грустная грустная сказка [СИ]
Ты открыла глаза: невинный чистый ангел, не видевший ни порока, ни зла. Я готов был этому поверить, готов был поверить, что все, что я слышал и видел, мне приснилось. Но в твоих глаза мелькнул Он. Я хотел убить его. Я хотел, чтобы Он чувствовал ту же боль, что и я. Этой болью я хотел заглушить свои муки, — голос Ранх-ба сорвался и он замолчал.
Меня поразило, насколько сильно было его волнение, и как долго и хорошо он его скрывал, с каким достоинством говорил всю эту речь.
— ты просишь наказания? — спросила я.
Он кивнул, судорога вцепилась в его горло мертвой хваткой.
— Ты не виновен! За что ты просишь наказания?
Он вскинулся и простонал.
— Ты с ума сошла.
— Отнюдь. Во всем с самого начала была виновата только я сама. Я дала повод, ослабила внимание, я повела себя неосторожно. Мне так хотелось, чтобы у нас наконец-то все наладилось, я была так счастлива, что не понимала, что творю. Я вела себя непредусмотрительно, неосмотрительно, преступно, наконец, это моя ошибка, а не твоя.
Поморщившись от боли, я наклонилась к нему и взяла его руку. Он вздрогнул и порывисто сжал мою руку сильнее, чем нужно было.
— Я вынудила тебя на это. Твоя вина по сравнению с моей ничтожна. Твои чувства оказались сильнее тебя. Человек слаб, зачем судить его за слабость?
— Эта слабость чуть не стоила тебе жизни, — протестовал Ранх-ба.
— Со стороны все это выглядит нелепо. Мы перетягиваем вину на себя, как старое одеяло, — сказала я с улыбкой.
Ранх-ба побледнел, его качнуло.
— Что с тобой? — вскинулась я.
— Ты не до конца простила меня. Да и можно ли простить убийцу, пусть и неудавшегося? — сказал он.
— О чем ты? Я не понимаю, — ответила я, пытаясь поймать его блуждающий взгляд, — Я не раздумывая ни секунды, пойду за тобой. Я буду рядом, чтобы ни случилось. Я люблю тебя. Любовь может все простить, она может изменить все.
Он гладил мою руку и думал.
— Я предлагаю тебе солнце, и свободу. Все, что ты пожелаешь взять, будет твоим.
Я смотрела на него. Он был как-то надломлен, совсем бледен, у губ залегли складки страдальца, на лбу и щеках в морщинках не отразилось и половины его страдания. В шевелюре воронова крыла я заметила белые волоски. Мой Ранх-ба состарился за эту неделю, на несколько десятков лет, но это был мой Ранх-ба, которого я любила всегда.
— Позови конвой, — тихо сказал он.
— Что? — вскрикнула я. На секунду мне показалось, что я вижу его в последний раз.
— Позови конвой, — повторил он и поднял на меня глаза, — через неделю я приду, подумай хорошенько, и скажи мне свое решение тогда, а не сейчас.
— Тот нож у тебя с собой? — спросила я.
— Да.
Ранх-ба снял с шеи кинжал на суровой веревке.
— Зачем тебе? — спросил он.
Я взяла клинок и вложила его в руку Ранх-ба.
— Сожми его покрепче, — сказала я и поцеловала руку с кинжалом, — ничто не отнимет меня у тебя. Оставь мне его.
Ранх-ба нехотя отдал мне клинок.
— Ты точно хочешь конвой?
— Да.
— Мне кажется эта встреча последняя наша с тобой. Я чувствую, что ты не придешь через неделю, — у меня начиналась истерика.
— Вовсе нет, это не так.
— Тогда не уходи. Зачем это тебе. Останься здесь со мной, я умоляю тебя, — слезы лились по щекам потоками.
— Успокойся, все будет хорошо, — он вытирал мои слезы и улыбался.
Я цеплялась за него. В голове было мутно, жар накатывал откуда-то странной волной, я слабела с каждой секундой. Облик Ранх-ба растворялся, терялся во тьме, которая поглощала меня.
Я очнулась. Солнце клонилось к закату. Лучи его холодно лежали не полу. За стеклом желтели листья. Мне вспомнилось лицо Ранх-ба, мне стало страшно, рядом со мной никого не было.
На столике возле меня лежал кинжал, тот самый, что Ранх-ба отдал мне тогда.
Я провела по нему рукой. Вспомнилась ночь, когда он пытался меня убить, в глазах стало темнеть. Я справилась с приступом и кое-как взяла себя в руки.
На лезвие ножа лег луч солнца, и он стал красноватым. Страх стал моим хозяином, и я стала звать хоть кого-нибудь.
Ко мне вошел Магистр. Он увидел мои слезы и встревожился, хотя поначалу и был рад, что я очнулась.
— Что с Ранх-ба? — спросила я.
Магистр сел на краешек моей постели и молчал.
— Что с ним? — стала волноваться я.
Ане не мог долго мучить меня и тихо сказал.
— Он умер.
— Это правда, — застывшим голосом спросила я, но не у Магистра, а скорее у солнца.
Я с трудом отвернулась к стене.
Ане гладил мои волосы, приговаривая:
— Плачь, милая, плачь. Это облегчит твои страдания.
Сколько так прошло времени, я не знаю. Может ночь, может несколько суток. Я забывалась сном и просыпалась. И во сне, и наяву, я не переставала горевать.
Наконец, на какое-то время я забылась сном без снов. Когда я очнулась, то в окна входил рассвет.
Магистр все так же сидел подле меня, его лицо выражало сильное страдание.
— Помоги мне подняться, — хрипела я. Раны болели нестерпимо.
Он помог мне сесть.
— Как это произошло? — шепотом спросила я.
— Тебе резко стало плохо. Он уложил тебя, и сам позвал пату и Ев-Га. Они препроводили его в комнату, где он был заключен. Ты долго не могла прийти в себя, а за день до того, как ты проснулась, он попросил бриться. Случайно или намеренно, но он порезал себе горло, спасти его не удалось.
И вернуть к жизни тоже, к сожалению. Его похоронили со всеми воинскими почестями, как хоронят у нас героев.
Я закрыла лицо руками.
Магистр обнял меня.
— Не стоит, — холодно сказала я. Во мне созрела какая-то мысль, сила зрела во мне, я знала, как исправить все свои ошибки, — с этого дня, я прошу дать мне маленький домик на окраине города. Я, если это, возможно, буду учить детей тому, что знаю о природе сама. И в течение двадцати лет я буду носить по нему траур, ни один мужчина не коснется меня.
Магистр был раздавлен, в его глаза стояли слезы:
— Пату скоро взойдет на трон, моя пора кончилась, я стану обычным человеком и проведу остаток жизни по своему усмотрению. Я поселюсь в соседнем с тобою доме. И все двадцать лет, что ты будешь носить траур, я буду ждать тебя.
Слова его ускользали от меня.
— Я буду ждать, — тихо сказал он, — клянусь.
