Элис Хоффман - Паноптикум
– Твои?
– Наследство, – ответил я. Думаю, я и себя убедил в этом и рассматривал часы не как украденную вещь, а как заслуженный трофей. Скептическое выражение часовщика говорило о том, что, по его мнению, эта вещь слишком хороша для такого типа, как я. Он взял часы, перевернул их и прочел надпись на задней крышке: «Моему дорогому сыну».
– Ну да, от отца, – сказал я, со стыдом понимая, что давно уже не являюсь ни для кого «дорогим». Я вспомнил Исаака, плюнувшего на пол, чтобы показать, что он думает обо мне. На следующий день после того, как я присвоил часы, я сидел рядом с ним под длинным столом, где мы пришивали карманы к женским блузкам. Мы были всего лишь мальчишками, но знали о жизни уже многое. Когда я разжал кулак, в котором были часы, глаза Исаака стали очень большими.
– Хозяйского сына, – прошептал я лаконично, но этого ему было достаточно.
– Молодец, – прошептал Исаак в ответ. – Так ему и надо.
Часовщик снял очки и, вставив в глаз лупу, стал изучать часы.
– Сделано в Лондоне. – Он показал мне клеймо, которого я раньше не замечал, голову леопарда. – Это эмблема города, где вещь изготовлена. – Под клеймом была выгравирована корона с числом 22. – Чистое золото высшего качества. Ты говоришь, отец подарил их тебе? Он, должно быть, очень богатый человек.
– Не надо быть богатым, чтобы ценить красоту.
Я начал опасаться, что этот мастер Келли вызовет полицию и обставит дело так, что часы останутся у него. Я же за все эти годы привык к ним, как люди свыкаются со своими недостатками и тяготами.
Часовщик открыл заднюю крышку и, взяв крошечный пинцет, стал копаться в механизме. Вскоре он обнаружил шестеренку, которая не вращалась, вытащил ее, почистил и вставил обратно. Часы мгновенно начали тикать. От неожиданности я даже сделал шаг назад. Келли кивнул, считая это вполне естественным.
– Они живые, – сказал Келли, – как люди. Каждый экземпляр уникален и требует индивидуального подхода. У этих часов, к примеру, есть собственный опознавательный знак. – Он легонько постучал пальцем по задней стенке, и в ней открылась маленькая круглая крышка, под которой был упрятан голубой камень. – Сапфир, – пояснил Келли. – Да, твой отец в самом деле знает толк в красивых вещах. И, разумеется, тут же навечно выгравировано твое имя, – добавил он насмешливо.
Под камнем имелась надпись: «Гарри Блоку на одиннадцатилетие».
– Замечательные часы, Гарри, – ухмыльнулся часовщик. Он, конечно, догадался, что это не мое имя. Я к тому же слегка вздрогнул, когда он произнес его. – Если захочешь когда-нибудь продать эти или какие-нибудь другие часы, которые отец подарит тебе, не забудь про меня. Приноси их мне, я заплачу по справедливости.
Я отдал ему за ремонт все деньги, какие у меня при себе были, и сунул часы в карман. Идя по Хьюстон-стрит, я вспомнил, что Гарри Блок сообщил мне свой возраст – ему было столько же, сколько и мне. Можно подумать, что это имело какое-то значение и как-то уравнивало нас. Он носил эти часы очень недолго до того, как я избавил его от них, а у меня они находились уже много лет, так что это, возможно, делало их моими.
Как бы то ни было, я стал искать первого владельца часов. Я делал это чисто автоматически. В свое время я так наловчился искать людей, что поиски потерянного стали, можно сказать, моей второй натурой. Я не мог оставить это занятие, даже когда следовало бы. Для начала я стал копаться в прошлом Гарри Блока – так нас учил Хочман. Он заявлял представителям прессы, что узнаёт с помощью магических чисел и трав, о чем человек мечтает и что его ждет, но мне признавался, что человек всегда раскрывается в своем поведении и в речи. Его поступки в прошлом служат указанием на его будущее и позволяют тому, кто хоть чуточку соображает, предугадать, чего можно ожидать от него в дальнейшем.
Я выяснил, какими фабриками владела семья Блока, и составил список, который всегда носил с собой. Я побывал около каждой, включая то здание, в котором когда-то работали мой отец и отец Исаака Розенфельда. Несколько лет Блок отсутствовал. Как я узнал позже, учился в Гарвардском колледже, а затем на юридическом факультете Кембриджского университета. Когда он оставил штат Массачусетс и вернулся под отчий кров, я все еще вел наблюдение. Иногда я стоял на Шестьдесят второй улице напротив их дома и всматривался в сумерках в их высокие арочные окна. Это был особняк из коричневого известняка, построенный братьями Хантами[21] и украшенный красивыми карнизами и искусной резьбой. Разумеется, он не мог тягаться с принадлежащей миссис Вандербильт уродиной из красного кирпича и известняка, которая была возведена в 1882 году напротив отеля «Плаза» в подражание одному из замков в долине Луары и занимала целый квартал. Тем не менее особняк Блока был достаточно импозантен, и, околачиваясь около него, я чувствовал себя злоумышленником. Во мне назревало желание учинить что-нибудь эдакое… Мне приходилось фотографировать некоторых главарей мафии в тюрьме Томбс после вынесения им смертного приговора в тот момент, когда они собирались перейти по мостику, который соединяет двор суда и тюремный двор и называется Мостом вздохов. Меня всегда занимал вопрос, чувствовали ли они с самого начала, что им предначертано стать грабителями и убийцами и погибнуть таким образом. Что касается меня, то я и понятия не имел, на что способен. Предопределена ли судьба человека, или же он может строить жизнь по собственной воле? Возможно, Хочман был прав, когда сказал мне как-то, что человек проживает много жизней. Совершая те или иные поступки, мы ежедневно сами выбираем свой путь. Но я не мог так сказать о себе, когда приходил на Шестьдесят вторую улицу. Меня влекла туда какая-то сила, над которой я был не властен.
Занимая позицию напротив особняка Блока, я нервничал и был непредсказуем, подобно арестантам, которых фотографировал. Чаще всего они стояли, потупив голову, и не желали смотреть прямо в объектив. Сделать хороший снимок уголовника непросто. Наверняка так же было бы и со мной, если бы кто-нибудь стал фотографировать меня, но пока что такой необходимости не было. Я не хотел находиться у кого-либо в подчинении и быть обязанным предавать гласности все, что подмечал объектив. Прячась в тени около дома Блока, я превращался в собственную тень. Наблюдая за обитателями особняка, я постепенно знакомился с ними. Я узнал имена конюха и судомоек. Одну из служанок звали Агнес, другую Сара. Несколько слуг занимались уборкой территории вокруг особняка. Один из них по прозвищу Сучок был вроде бы за старшего и время от времени посматривал на меня. Я при этом уходил, делая вид, что просто гуляю по улице, но вскоре возвращался. В стремлении изучить жизнь семьи я не слишком осторожничал. Я уже знал, когда приходят и уходят две нарядные дамы, бабушка и мать Блока, а также симпатичная молодая женщина с серьезным выражением лица, которая часто приводила домой подруг. Все они носили большие экстравагантные шляпы с перьями и шелковые накидки. Это была та девочка в кроличьем жакете, которую я когда-то напугал. Но я, видимо, вел наблюдение не тогда, когда было надо, и никак не мог застать ее брата. Однако в конце концов я увидел, как к дверям дома приближается Гарри Блок, мальчик, отдавший мне некогда свои часы, не оказав никакого сопротивления, а теперь джентльмен со средствами, обремененный делами. Он вышел из кареты в пальто с меховым воротником и шелковом котелке, поблагодарил кучера, которого, как я знал, звали Маркус, похлопав его поощрительно по спине, и взбежал на крыльцо. Блок был красив, обладал хорошими манерами и, подобно многим богачам, общался с людьми непринужденно. Я был накален внутри добела. Кровь у меня кипела, как будто мой отец прыгнул в реку всего несколько часов назад. Хочман был прав, мы носим прошлое с собой, оно привязано к будущему, и мы сами решаем, держать его при себе или отпустить. Судьба – и то, что дается нам свыше, и то, что мы сами делаем с собой.
Я стал следить за Блоком и вскоре изучил его обычный распорядок. Однажды я незаметно запрыгнул на задок его экипажа и проехал так по Бродвею, находясь всего в нескольких дюймах от Блока. Сердце мое стучало. Деревянные колеса экипажа попадали в выбоины на мостовой, но я крепко держался за медный поручень. Когда карета замедлила ход, я спрыгнул и быстро пошел прочь, так как боялся, что не удержусь и наброшусь на него. Блок присматривал за работой фабрик, принадлежащих его отцу, и был кроме того поверенным других фабрикантов. Он входил в совет нескольких благотворительных организаций и был известен как человек, умеющий мобилизовать капитал.
Как-то вечером, когда в особняке Блока шел прием по случаю строительства нового здания публичной библиотеки между Сороковой и Сорок первой улицами, я в очередной раз расположился напротив его дома. Здание библиотеки в стиле Боз-ар возводили на месте прежнего водоема площадью четыре акра, который был окружен стеной в египетском стиле высотой двадцать пять футов и брал воду из резервуара Кротон. Теперь в округе Уэстчестер был устроен новый резервуар, а огромная великолепная библиотека должна была стать одним из чудес Нью-Йорка и способствовать просвещению горожан. Прием был организован для сбора средств на строительство и проходил вне рамок обычной светской жизни, поскольку семейство Астор, предоставившее основную часть средств, вряд ли пригласило бы остальных спонсоров в свою гостиную. Они все-таки были евреями, хоть и богатыми.
