Захар Петров - Муос: Чистилище
— Вы бы, батюшка, не ходили по поселениям. Инспекторат разыскивает священников по всему Муосу. За то, что там было у вас, всех арестовывают и отправляют на каторгу…
У него не оставалось другого выбора, как вернуться в Монастырь. Благо здесь был скрытый склад продуктов, главным образом, сушёного картофеля, который монахи держали на «чёрный день». Учитывая, что потребителем припасов был он один, ему хватило их надолго. Но вскоре Республика попыталась создать на месте Монастыря светское поселение Новая Немига. Отцу Андрею приходилось прятаться от новых обитателей разрытого коллектора в окрестностях поселения, лишь иногда ночью пробираясь к складу, так и не замеченному новыми жильцами, чтобы пополнить свои припасы. Несколько раз новонемиговцы замечали оборванного монаха, быстрой походкой движущегося по их поселению. И это ведение вселяло в них суеверный страх. А через полтора года они ушли, оставив Монастырь пустым. Отец Андрей вернулся в свою обитель и так тут и жил один. Он ел, пил, спал, молился, совершал сам для себя церковные службы, но так и презирал себя за свою трусость. Он решил, что единственным правильным поступком для него будет выйти к людям, заявить, что он священник, и проповедовать им, несмотря на насмешки, угрозы, побои и возможный арест. И каждый раз всё та же трусость заставляла отложить исполнение этого решения на следующий день.
— Вот, вроде бы как исповедался, и чуть легче стало, — со вздохом завершил свой рассказ отец Андрей. — Видишь, мы с тобой оба убийцы, только ты не знала, поступаешь ли правильно, а я не сомневался, что, спасая свою шкуру, творю зло. Моё зло — осознанное.
Монах говорил правду, ему незачем было врать. Она слушала его не перебивая, но эта исповедь поставила перед нею много вопросов, ответы на которые ей предстоит найти.
Между тем отец Андрей стал собирать вещи в большой мешок с верёвкой через плечо. Вера видела, как он туда бережно клал кадило, чашу, книги, ещё какие-то церковные принадлежности. Увидев немой вопрос на лице Веры, монах произнёс:
— Ты не против, если я пойду с тобою до ближайшего поселения? А то ты уйдёшь, и я опять передумаю делать то, что должен.
— А что вы собираетесь делать?
— Ходить по поселениям, проповедовать слово Божье, расскажу, что на самом деле случилось с Монастырём.
— Вас не будут слушать.
— Я знаю. Но это не значит, что я не должен говорить. А потом, если получится, дойду до своего родного бункера и расскажу тем, кто там остался, о своей трусости в Великом Бое, попрошу у них прощения. Рано или поздно меня арестуют, и, быть может, я попаду на ту каторгу, про которую ты говорила, или на другую каторгу, где есть священник. Исповедаюсь и буду готовиться к смерти…
8
Вера осмотрела добротную инспекторскую квартиру, освещённую яркой электрической лампой. Это была достаточно большая комната, в которой между не самой узкой кроватью для двоих, придвинутой к одной стене, и столиком с парой стульев — у другой, оставался немалый проход. В дальнем углу на верёвках под потолком висела люлька, в которой мирно сопел годовалый ребёнок. За столом сидел инспектор, вникая в какие-то бумаги, видимо, связанные с его работой. А на кровати полулежала-полусидела его миловидная жена, тоже инспектор. Конечно, только семья из двух инспекторов могла рассчитывать на такие апартаменты. Женщина что-то шила для ребёнка — того, что лежал в люльке или, может быть, для того, который бойко постукивал в её животе.
— Татьяна, это я, — просто сказала Вера, наблюдая, как меняется в лице её бывшая однокашница.
Танюшин муж удивлённо уставился на вошедшего следователя. Вера попросила его удалиться. Для порядка он посмотрел на Танюшу, как будто у него был вариант не подчиниться требованию следователя. Но когда Танюша повторила «просьбу» следователя, её муж облегчённо вздохнул, встал и быстро вышел из квартиры, стараясь всё-таки это сделать с подобием достоинства и даже изобразив на лице недовольную гримасу.
Вера придвинула стул к самой кровати и села на него, нагнувшись к Танюше, как будто пришла проведать в госпитальную палату свою сестру или подругу.
— Я, несмотря ни на что, вернулась оттуда, куда ты меня послала. И ты должна догадываться, что это означает. После беседы с Вячеславом я поняла, что ты мне соврала; соврала, чтобы заманить меня туда, где легче всего было меня подловить и убить. Люди врут следователям только в двух случаях: когда уверены, что следователь не узнает правды (а ведь ты знала, что я её узнаю после общения с Вячеславом), либо когда уверены, что следователь узнает правду, но долго после этого не проживёт — и это как раз наш с тобой случай. Чтобы получше понять, кто ты такая, я сходила в Верхнюю Степянку. И в общем-то многое из того, что ты рассказывала мне когда-то в Университете, оказалось правдой. Даже про тех двух воздыхавших о тебе парнях, один из которых уже умер, а второй обзавёлся тремя жёнами. Даже нападение на поселение с несколькими смертями тоже имело место быть. Несколькими, потому что до этого поселенцы из-за войны с диггерами стали расселяться по другим поселениям, и на момент нападения там оставалось всего пять человек. И никого из твоих родных среди погибших не было. Да и на поселение напали, как я сейчас знаю, не диггеры… но это уже другая история… Как видишь, я уже многое знаю, а о многом догадываюсь. Но я хочу знать всё, поэтому ты мне просто всё расскажешь с самого начала.
С момента появления Веры Танюша не проронила ни слова, она откинула голову на подушку, закрыла глаза, из которых текли слёзы. Когда она их открыла, она уже не была тем миловидным дитём, каким привыкли её видеть Вера и все окружающие.
— Ты меня не казнишь?
— Нет, — искренне сказала Вера, бросив взгляд на живот своей бывшей подруги.
Ещё немного помолчав, Таня заговорила, причём ни в её голосе, ни в манере говорить не было и тени детской наивности.
— Ты была в Верхней Степянке, а значит, видела, в какой дыре я выросла. Уже лет пятнадцать, как Верхнюю Степянку стало подтапливать. Сперва воду удавалось на время откачать, а потом пришлось строить настилы. Ты даже не представляешь, что такое — всё время жить над водой. Это непроходящие сырость и холод, кусающиеся мошки и змеюги, и постоянные болезни. Я ненавидела Верхнюю Степянку и с лет пяти была уверена, что я оттуда вырвусь, что бы это мне ни стоило; уйду в Центр, туда, где идёт нормальная жизнь. Единственным доступным для меня способом вырваться из ада под названием «Верхняя Степянка» было поступление в Университет с последующим распределением в Центре. Но я — не ты, особыми способностями к учёбе не отличалась, да и любовью к наукам тоже не горела: любой текст больше десяти строчек ничего кроме зелёной тоски у меня не вызывал. Но я через силу заставляла себя зубрить эти опостылевшие науки и кое-как стала второй по уровню знаний в Верхней Степянке. А быть второй не значило ничего — в нашем махоньком поселении брали в Университет только одного лучшего, и то только раз в три года. Первым был один из моих ухажёров, тот, о ком я тебе рассказывала. И вот назавтра надо было идти для отбора в Нижнюю Степянку, поселение побольше нашего, куда приезжала комиссия по отбору абитуриентов. Должны были идти он да я. Вот я его и пригласила прогуляться накануне, уважила его давние ухаживания. Он рассказывал о своих планах поступить в Университет, вернуться в Верхнюю Степянку администратором, жениться на мне и плодить в этой вонючей яме детей. Но его планам не суждено было сбыться: когда мы проходили по краю помоста, я как бы оступилась и столкнула его в воду. Там у нас как раз больше всего змеюг водилось. Не видела змеюг? Это червячки такие, размером с ботиночный шнурок, — как почуют в воде что живое, сразу вгрызаются в тело и сосут кровь — руками не вытащишь, вырезать надо. Ванечку вытащили, и потом шесть червячков в нём насчитали. Кстати меня он не сдал, всем сказал, что сам оступился, любил значит. Пока змеюг из него вырезали, пока его потом залечивали — месяц прошёл. Ну а я в единственном экземпляре от нашего поселения на экзамен прибыла и так попала в Университет.
Поначалу радости не было предела, но потом оказалось, что в Университете тоже учиться надо, а это, как я уже говорила, мне не очень нравилось. Прошло первое тестирование у инспекторов-психологов — это когда на первом курсе нас по специализациям распределяли. Сказали, что по своим способностям я больше, чем на администратора своего полумёртвого поселения, не тяну. Представляешь, что это значило для меня? Возвращение в ад! Но перед тем, как мне это сообщили, у них как-то получилось выведать у меня эту историю про Ванечку. Самое удивительное, что я никогда про неё никому не рассказывала, а им сама разболтала: понимаю, что не надо говорить, а остановиться не могу. Но журить они меня не стали. Наоборот, с каким-то извращённым интересом слушали, посмеивались. А ещё им понравилось, как я с пацанами крутила в поселении, а потом в Университете, говорили, что у меня прямо талант какой-то, что я де урождённая артистка, что у меня многое может получиться, правда не по администраторской линии. А потом предложили стать агентом-психологом взамен на то, что я после Университета останусь работать в Инспекторате.
