Захар Петров - Муос: Чистилище
— Да нет у меня для вас никакого венца — не за этим я сюда пришла.
— А за чем? — растерялся священник.
— Не знаю, — честно ответила Вера, а потом, чтобы успокоить этого перепуганного дядьку, чуть-чуть соврала. — Я мимо проходила, а тут слышу, кто-то молитвы читает, заинтересовалась вот, решила послушать.
Похоже, мужчина поверил, что опасаться Веру не стоит, успокоился и немного помолчав сказал, не то обращаясь к Вере, не то к самому себе:
— Вот ведь мелочная и трусливая душонка! Сколько раз продумывал я этот момент истины, когда придут меня забирать. Настраивал себя принять с радостью и отвагой воина Христова предуготованные мне Господом испытания. Хотел уподобиться разбойнику распятому, на кресте испросившего прощения за грехи смертные. А увидел опасность, перепугался до полусмерти, чуть убегать не стал, вместо того, чтоб радоваться шансу мне дарованному. А узнав, что не за мной пришёл этот путник добрый, обрадовался радостью предательскою, что не надо мне входить в сонм святых великомучеников. Вот ведь…
— Вы службу вели сами для себя? — прервала Вера непонятную исповедь.
— Нет здесь больше никого. У меня маловерного не хватает смелости пойти в поселения и провести службу пред людьми, там живущими. Вот и творю, прячась от всех. Сам себе служу, как ты сказала. Хотя… А ты давно, дочка, здесь?
— Почти час.
— Так ты слышала? Всю службу слышала? — с непонятной радостью спросил священник.
— Наверное, да.
— А ты крещёная хоть?
— Крещёная. Вот и крестик есть у меня, — указала Вера рукой чуть ниже шеи.
— Вот ведь радость-то какая. Так ты, поди, христианка православная! И в литургии считай поучаствовала. Может быть, потребность в причащении испытываешь? Не всё ж мне одному Святые Дары поедать?
Вера пожала плечами:
— Да не знаю … Я вроде бы не за этим сюда шла, дядечка…
— За этим! Раз ты, крещёная, сюда зашла, да ещё и всю литургию выслушала, значит только за этим! — восторженно возгласил священник тоном, не терпящим никаких возражений, а затем совсем смелым голосом добавил: — И я не дядечка тебе никакой. Отец Андрей я. Быть может, по сути жизни такого величания и не достоин, но официально меня сана никто не лишал, поэтому, если не трудно, называй меня так. И не сомневайся в том, что тебя Господь сюда неспроста привёл. За три года тайных литургий в Монастыре ко мне никто не приходил! Никто! А я надеялся непонятно на что, ждал непонятно чего, свою трусливую душонку заставлял во всеуслышание службу воскресную справлять еженедельно. И тут появляется дева со светлым лицом, пусть и со столь воинственным видом. Вот теперь я знаю, для чего всё это было. Не сомневайся — за причастием ты пришла. Вот только исповедаться прежде надо.
— Так я не знаю, в чём мне исповедаться, — задумчиво ответила Вера. — Я не могу разобраться, что делала правильно, а что нет.
— А раз сомневаешься, то кайся на всякий случай и в грехах, и в тех поступках, в правоте которых сомневаешься. Грехи тебе Господь непременно отпустит. А то, что грехом на самом деле не было, так и вреда от покаяния в том не будет.
Вера подумала, что слова священника резонны…
После исповеди и причастия Вера и отец Андрей ещё несколько часов сидели рядом на ветхой лавочке и разговаривали, отвлекаясь только на то, чтобы заменить лучину.
Отец Андрей сетовал на то, что ему, в отличии от Веры, исповедаться некому, потому что он не знает, остались ли ещё священники в Муосе. А Вера рассказала ему про того священника, который стал каторжным другом Вячеслава. Но вместо того, чтоб обрадоваться, отец Андрей начал рыдать:
— Горе мне, малодушцу проклятому! Горе мне, отступнику иудину! Стенают братья мои в застенках каменных, муки адские за веру принявши! А я бегаю от чаши мне уготованной, прячусь от пути верного, страдальческого…
Когда священник немного успокоился, он начал рассказывать о том, что явилось причиной его душевных стенаний. Он был выходцем одного из дальних независимых поселений. Когда руководитель дал команду собираться и переходить на другое место, подальше от наступавших ленточников, в поселение пришёл Присланный. Образ монаха, говорившего необыкновенные вещи, запал в душу юного Андрея. По возрасту он мог не идти на Великий Бой, но романтика и желание свершить яркий подвиг заставили его напроситься в маленький отряд из пяти боеспособных мужчин, которых повёл в Большой Гараж руководитель поселения. Но оказавшись на этом поле битвы, Андрей увидел огромное полчище ленточников, и неуправляемый страх парализовал его волю. Он стоял на самом правом фланге войска землян и, когда начался бой, незаметно юркнул в небольшую нишу в стене, сел на пол и, привалившись к стене, прикинулся умершим или потерявшим сознание. Это не было удивительно, потому что ещё до прямого столкновения от постоянно пускаемых ленточниками арбалетных стрел и от удушья в возникшей давке многие были ранены, теряли сознание или погибали.
Когда земляне выдавили из Гаража и кинулись преследовать отступавших ленточников, Андрей вылез из своего укрытия. От открывшейся его глазам картины Большого Гаража, залитого кровью и заваленного трупами, на которых шевелились и кое-где ползали стонущие, кричащие, плачущие и зовущие на помощь раненные, на Андрея накатила повторная волна страха. Он бросился бежать, не обращая внимание на врачей, просящих у него помочь с раненными. Споткнулся о раненного, упал в лужу крови, быстро поднялся и побежал дальше.
Он не помнил, как добрался в своё поселение, как его встречали перепуганные земляки. У него отнялась речь, он впал в ступор, и поселяне отнеслись с пониманием к состоянию юного героя, которому пришлось убить множество врагов, кровью которых был залит весь его комбинезон. Приходить в себя он начал через несколько дней, когда поселяне собрались помянуть тех, кто не вернулся в их поселение с Великого Боя, а это были все, кто ушёл, кроме Андрея. Позор собственной трусости, предательского бегства с поля боя, выдавил прежний страх, испытанный в Большом Гараже. Когда кто-то из подвыпивших стариков попросил его рассказать, как погиб его сын, Андрей выбежал из-за стола, на глазах недоумевающих земляков открыл входной люк их бункера и убежал оттуда навсегда. Он не мог там жить и каждый день смотреть в глаза этим людям, которых предал, спасая свою шкуру.
Кое как он добрался до Монастыря. В тяжёлых трудах и молитвах воспоминание о том предательском бегстве из Гаража стало затираться и почти не приходило ему на память. Он был уверен, что Богом прощён, да и люди, расскажи он им об этом сейчас, конечно же, не судили бы его строго. Наконец-то Андрей, вернее уже отец Андрей, обрёл покой. Он, как и другие священники, назидал паломников, которых в Монастырь приходило всё меньше, быть твёрдыми и решительными в новых гонениях на веру, которые, впрочем, и гонениями назвать можно было лишь условно. Просто администраторам запретили быть одновременно и капелланами, да по новому закону не разрешалось проводить службы в самих поселениях, дабы не нарушать покой неверующих. Поэтому воскресные богослужения могли проводиться только вне поселений. Это было неудобно и опасно, поэтому постоянных прихожан становилось всё меньше. Священников готовили только в Монастыре, и после отстранения от этих функций администраторов добровольцев, желающих выполнять забесплатно священнические обязанности без освобождения от основного труда, найти становилось всё труднее. Поэтому во многих поселения уже несколько лет не было священников, не было богослужений, да и верующих становилось всё меньше. Но всё это не сильно нарушало покойную жизнь отца Андрея, который трудился, молился, назидал и степенно готовился к очень нескорому, но непременно мирному отходу в мир иной.
Потом появилась она — молодая послушница Софья с большими блестящими глазами, наполненными неземной кротостью, способной растопить жестокое сердце любого монстра. На её долю выпали нелёгкие испытания, и она искала Бога, искала смысла в жизни, искала настоящих друзей. Он был её духовником, её исповедовал и вёл с ней духовные беседы. И это дитя Божье всё растворялось в духоносных проповедях отца Андрея, с преданностью обращая на него свой ангельский взор. И дивным образом её присутствие открыло в обычно замкнутом отце Андрее проповеднический дар. На диво братии и прихожан он мог часами вести такие проповеди, по концу которых люди рыдали, каясь в своих грехах и умиляясь открываемым им тайнам неземным. А отец Андрей искал средь устремлённых на него внимательных взоров ту пару блестящих глаз, которые вскрыли в нём эти потоки истины. И когда они встречались глазами, её большие губы легонько касалась благодарная улыбка. Думалось порою отцу Андрею, что он и Софья — родные души, друг для друга созданные, но в силу его сана и её молодости невидимой стенкой разделённые. И уж чего греха таить, посещала порой резко помолодевшего отца Андрея мысль лихая о том, не отречься ли ему от сана и не стать ли вольным проповедником. И тогда, быть может, эта чистая душа Софья решит идти с ним вместе по Муосу и тогда… Он не имел права думать о том, что будет тогда…
