Захар Петров - Муос: Чистилище
Но всё, о чём он мечтал, и даже то, что уже имел, рассыпалось в ночь перед Вербным Воскресеньем. Он лежал на топчане в своей маленькой келье и продумывал завтрашнюю проповедь. Паломников в Монастыре было много, и ещё больше придёт к завтрашнему утру. Неожиданно Инспекторат разрешил именно на Вербное Воскресенье беспрепятственный проход православных верующих в Монастырь, чего не было давно — уже несколько лет людей на религиозные праздники не опускали с работы, да и вообще не выпускали за пределы своих поселений. Отец Андрей в течение несколько часов прокручивал в голове слова, которые должен обратить к этим людям, большинство из которых толком даже не понимают, что такое Вербное Воскресенье. За эти полчаса он должен произнести слова, которые замуруются в огрубевшие умы паломников, разогреют в них остывающую веру, заставят их по возвращении в свои поселения пересказывать услышанное.
Вдруг дверь кельи на секунду приоткрылась. В кромешной темноте было не рассмотреть вошедшего, но он не сомневался, что это была она. Несмотря на смешанные чувства, которые в нём вызывала Софья, он готов был строго её выпроводить отсюда — для себя он ещё ничего не решил и до снятия сана нарушать целибат не собирался. Но Софья, сделав два лёгких шага, не полезла к нему на кровать, а скромно забилась в единственный свободный уголок его кельи.
— Софья? — строго спросил священник.
— О, отец Андрей, вы не спите, — перепуганно прошептала девушка. — Пожалуйста, не выдавайте, не выдавайте меня им!
— Не выдавать им? Кому?
— Тише, отец Андрей, ради всего святого, тише…
В Монастыре зажгли свет. Незнакомый мужской голос строго скомандовал:
— Всем выйти из помещений!
Сквозь щели в двери свет пробивался внутрь кельи, и отец Андрей наконец-то увидел Софью, которая, словно ребёнок, сидела в уголке прямо на полу, обхватив колени руками, и умоляющими, испуганными и оттого совсем уж огромными глазами смотрела на него. Отец Андрей усилием воли отвёл взгляд от той Софьи, которой ему ещё не приходилось видеть: с распущенными перед сном чёрными волосами, в не очень длинной майке с тоненькими бретельками, которая оставляла на виду точёные руки, плечи и стройные ноги девушки. Между тем в притвор — самое большое помещение Монастыря, сходились ничего не понимающие священники, монахи, монахини, послушники и послушницы, прихожане и паломники. Требовательный голос повторил приказ всем выйти, и отец Андрей, бросив последний робкий взгляд на Софью, вышел из своей кельи.
Далее всё происходило, как в каком-то страшном сне. Следователь в присутствии нескольких армейцев требовал выдать изменницу Республики Софью, которой на её обычном месте в женском общежитии послушников не оказалось. Все молчали. Отец Андрей тоже молчал, не столько из-за твёрдого желания не выдавать Софью, сколько от этого полусонного ступора, в котором он сейчас находился. Потом армейцы начали обегать кельи и, наконец, на глазах у всей толпы из кельи отца Андрея вытащили упирающуюся и плачущую Софью. К большому изумлению всех и ужасу отца Андрея, Софья была совершенно нагой, на ней не было даже той короткой майки, в которой она забежала в его келью. Возможно, армеец специально сорвал с неё одежду, чтобы опозорить девушку, вызвав к ней презрение толпы. Зато толпой эта ситуация была расценена по-своему: вокруг шёпотом, а то и вполголоса уже судачили о том, что позволяют себе монахи и что оказались верными поддерживаемые атеистами слухи о царящем в Монастыре разврате.
Следователь быстро выяснил, кто является хозяином этой кельи, и в присутствии всех озвучил какой-то параграф о сокрытии преступников и задал вопрос:
— Ответьте на один вопрос: вы умышленно скрывали преступника?
— Нет-нет, что вы… — залепетал отец Андрей.
— То есть, вы хотите сказать, что эта голая дама оказалась в вашей келье по другой причине?
— Да, по другой, — быстро ответил отец Андрей, ожидая, что у него сейчас начнут выяснять, какая же это причина, и тем самым дадут возможность объяснить эту нелепую ситуацию.
Но никаких других вопросов не последовало, их заменило негромкое хихиканье прихожан, да произносимые вполголоса комментарии касательно «другой причины» ночного посещения красивой голой женщиной кельи монаха. Отца Андрея арестовали — это, может быть, было и к лучшему. Ему, во всяком случае, не пришлось наблюдать, как две трети паломников демонстративно ушли из Монастыря, проигнорировав участие в праздничной службе. Они разошлись по своим поселениям и рассказали другим о том, что чтившийся до сих пор как святое место Монастырь стал вертепом разврата, где монахи растлевают молодых послушниц. И это известие, как снежный ком, начало обрастать надуманными подробностями, забросив в души многих верующих сомнения, а в умы сомневающихся — отличную причину, чтобы отказаться от веры и «жить как все».
Конечно же, причиной ареста отца Андрея явилось не мнимое нарушение им монастырского устава. Следователь его допросил по поводу взаимоотношений с Софьей, осведомлённости о её деятельности, направленной на вербовку членов какой-то подпольной организации, готовящей восстание против Республики, о попытках его склонить к подобной деятельности. Но услышав только отрицательные ответы, следователь потерял к нему всякий интерес. После этого армеец отвёл его с завязанными глазами в психологическую службу Инспектората, где с ним в течение нескольких часов беседовали два инспектора-психолога. Отец Андрей с трудом помнит, что происходило в кабинете психологов. Он ещё с момента злополучного выхода из кельи пребывал в состоянии какой-то прострации, ощущения нереальности происходящего. После общения с инспекторами его личность была полностью уничтожена, он и сам был почти убеждён, что Софья оказалась в его келье «не случайно» и что совратил её именно он. В этом полуприбитом состоянии ему надиктовали текст, который он написал своим красивым почерком, и отправили в соседнее с Монастырём поселение. Толком не понимая, что с ним происходит, он передал администратору поселения письмо с сопровождённым угрозами нелепым утверждением монастырской братии о том, что засаженное жителям этого поселения картофельное поле отныне принадлежит Монастырю. В памяти отца Андрея запечатлелось недоумение на лице приветливого администратора и бывшего капеллана, который раньше часто приходил в Монастырь на церковные службы, беседовал лично с отцом Андреем и внимательно слушал его проповеди, а теперь получил от проповедника этот жёсткий ультиматум.
Вернувшись в Монастырь, он прошёл мимо встретивших его молчанием монахов, мимо своей кельи и забился в самый дальний угол — за выгребной ямой. Постепенно морок проходил, и он с ужасом стал осознавать, какая катастрофа произошла с ним. Просидев день или два в вонючем углу, он услышал какой-то шум из жилой части Монастыря. Неохотно подошёл ближе и в свете факелов увидел пятерых или шестерых крепких мужчин, в очередной раз выгонявших монахов и мирян из своих жилищ. Настоятель твёрдо, но без злобы и раздражения, потребовал от незнакомцев отчёта в том, что здесь происходит. Один из мужчин начал выкрикивать бессвязные обвинения по поводу какого-то захваченного поля и устроенной монахами резни в соседнем поселении. Ещё не понимая всего до конца, отец Андрей стал улавливать какую-то связь между тем письмом, которое он относил в это поселение, и приходом карателей из него. И конечно же, ему надо было выйти из своего укрытия и сообщить это, но ноги не двигались и его челюсть свело. А каратели уже делали быстрые взмахи мечами, породив отчаянный вопль толпы, бросившейся бежать. Убивали они только монахов, тех, с кем отец Андрей столько лет делил трапезу. Он должен был выйти, должен был принять смерть со всеми, но, как и тогда, в Большом Гараже, ужас сковал его тело, и он не мог пошевелиться.
Когда Монастырь обезлюдел, он не стал хоронить погибших братьев, не отпел их и даже к ним не подошёл — он бросился бежать из Монастыря, боясь, что эти изверги вернутся и подвернут его одной участи с погибшими.
Гонимый страхом смерти и боли, он бежал по Муосу. Здравые мысли из его головы были вытеснены животным ужасом. Лишь кое-когда изредка он пытался потянуть на себя одеяло спасительной Иисусовой молитвы, но повторив её два-три раза, он снова заменял её бессмысленным подсчётом шпал в туннелях и поворотов в ходах. И в какое поселение он бы ни пришёл, везде его встречали насмешки, презрение и даже открытая агрессия. По Муосу прокатилось две волны охлаждения к православным истинам. Первая часть паломников, ушедшая из Монастыря после прилюдного извлечения из кельи монаха голой женщины, разнесла весть о царящем в обители разврате. Другие — бежавшие после нападения дружины из соседнего поселения — об алчности монахов, позарившихся на чужие угодья, и справедливом воздаянии им. Одна частая прихожанка Монастыря — жена администратора поселения, в котором он пытался найти покой и пищу, сунув в его руки две печёные картофелины, озираясь по сторонам, без особой теплоты в голосе, а больше с каким-то пренебрежительным сочувствием, сообщила:
