Барин из провинции (СИ) - Иванов Дмитрий

— Погоди, — тормознулся я на пороге. — Чего это от тебя табаком разит? Не куришь ведь.

— Так это от Марфы, — честно признался ара. — Она курит, как паровоз. Вот кафтан и пропитался.

— Постой… Ты её, случаем, не того?..

— Ну а чё? — не стал юлить мой безбашенный слуга. — Уплачено ведь до утра. А женщина она нормальная, с фантазией и на ласки отзывчивая. А задница какая крепкая!

— Подхватишь чего-нибудь, — бурчу я недовольно.

— Это… прости, я у тебя последний футляр взял, — смутился Тимоха, почесав затылок. — Надо бы прикупить ещё.

— Ах ты зараза! — фыркнул я. — А я, между прочим, тоже думал молодку навестить.

— Так это можно ж и без… — оживился ара, но я тут же его оборвал:

— Да шучу я, не оголодал пока до такой степени. Показывай лучше, что привёз — специи-хренеции… Деньги на что потратил? Сколько осталось?

— Нет денег, — развёл руками Тимоха. — Всё подчистую потратил. Зато смотри, что взял!

Он метнулся к себе и уже через минуту вернулся с корзинкой, в которой лежали разные свёртки.

— Шафран! Завтра сварганю харчо — пальчики откусишь, барин! Кардамон — в чай его, в кофе тоже пойдет. Гвоздика — обязательно! Убивает всякую нечисть! Сушёные фрукты — на компот. Тмин — в капусту, да и просто на здоровье. Халва кунжутная, грильяж, алыча с грецким орехом… — уже почти пел, а не говорил воодушевленный ара.

Глаза у него блестели, на лице — выражение, сродни религиозному экстазу. «Ой, не конюх он… — подумал я. — Повар как есть».

Из корзинки он выудил ещё и пакетики с травами, с такими названиями, что язык сломаешь.

— Череш, алаязы, хош-гермек, — тараторил он. — Это от живота, это для ума, это для бодрости…

А наутро все мои планы дружно полетели коту под хвост. Меня посетило похмелье! В том, своём старом, теле я, может, и не болел бы особо — организм был закалён банкетными переговорами и тостами за партнёрство. А вот Алексей Алексеевич — ишь, какой неженка!

Поездка в МГУ, разумеется, отменилась. Нечего уважаемый люд пугать своей опухшей физиономией. Хотя, уверен, эти ученые мужи сами бухают — дай боже.

Марфа слиняла с утра, попытавшись выцыганить у меня хоть пятак сверху.

— Ага, щас! В пятак — могу, пятак — нет, — мрачно процедил я, разглядывая помятую проститутку с перекошенной после вчерашних возлияний физиономией.

Вместе со мной её разглядывал и Тимоха, на лице которого впервые за долгое время отразилось нечто похожее на отвращение и запоздалое раскаяние. Видно, самому стыдно стало за общение с этой «жрицей любви».

Страдал, кстати, не я один. Стёпа — тот вообще уже несколько дней подряд бухает со своими друзьями-гусарами, так что у него, считай, полноценная «малая болезнь души». По купеческому уставу за такое даже отпуск полагается. Жаль, не купец он.

Так что, вместо запланированного харчо — сегодня у нас только огуречный рассол да куриный бульончик.

Весь день посвятил припоминанию песен да стихов. Отрывков набралось прилично — даже сам удивился, сколько хлама в голове уместилось. Вспомнил, к примеру, отличное пушкинское:

Я вас любил, любовь ещё, быть может…

Маленькое, да складное. И понятное местной публике. Только вот беда — уверенности, что русский гений его ещё не написал, у меня нет. Пёс его знает, когда он его в этой реальности родит. Я даже слугу своего отправил пройтись по книжным лавкам и купить несколько томиков со стихами великого поэта. Пролистал — нет там стиха. А ну как просто не попал в эти сборники?

А стих отличный. И как его теперь выставлять на заседании клуба? А ну как потом выяснится, что он уже напечатан в каком-нибудь там альманахе «Муза и медуза»? Или наоборот — Пушкина позже обвинят в плагиате! Представляю, что скажут критики: — «Александр Сергеевич, а вы зачем у Алексея Алексеевича стишок позаимствовали⁈» Хе-хе!

Проще и безопаснее брать что-нибудь поновее. Вот, скажем, Блок… или Маяковский. Те вообще ещё даже не родились. Удобненько!

А может, начать печататься под каким-нибудь скромным псевдонимом? Ну, скажем… Алексей Безвременский. Или лучше даже — Алексей А. А., чтоб потом филологи голову ломали, кто это был.

Под вечер, когда я наконец немного ожил, пришла спасённая Авдотья и принесла тот самый обещанный рупь.

— Барин, не серчай, — сказала она, уже собираясь уходить. — Забыла предупредить, как съезжала: погреб-то топит. Мы и не знали уж, что делать…

— Ну, то не ваша вина, — глубокомысленно философствую я. — Силы природы таковы…

Авдотья кивнула и ушла. Но не прошло и пары минут, как снова стук в дверь. Тимоха на кухне кашеварит, поэтому за привратника я.

Открываю… и — ба!

На пороге стоит Лизавета. Нарядная, с платочком на голове и корзинкой в руках. Улыбается, щёки румяные от вечернего ветерка, глаза сияют.

— Насилу нашла! — выдыхает она. — Пока сюда шла — два раза паспорт спрашивали!

— Ну а как ты думала, у нас тут считай самый центр Москвы, — похвастался я, разглядывая девушку.

Корзинка? Ну ладно, допустим: гостинцы для барина, покупки, продукты. К тому же она ведь и не на работе сегодня — работает через день. Но вот что интересно… отчего она такая нарядная? И почему, собственно, заявилась так поздно вечером? Приняла решение идти ко мне в услужение?

— Карета, кстати, всё загораживает, — заметила Лизавета, по-хозяйски оглядывая двор. — Слишком громоздкая для вашего закутка… А какие большие окна на втором этаже. В копеечку, небось, обошлись? Рубля четыре оно сейчас за квадратный аршин идёт, ассигнациями. Бемское, конечно, дороже было бы.

Бемское? Может, она имела в виду богемское? Хотя… кто их знает. Я в стёклах не разбираюсь. А ведь и правда — окна здоровущие. Я-то в будущем привык, что большое окно — норма, а не роскошь. А тут, пожалуй, это окно больше, чем у меня в парадной зале в имении. Примерно — полтора на полтора.

Судя по всему, прежние жильцы на одно только остекление спустили рублей пятнадцать, если не двадцать. Хотя, может, и меньше — от качества же зависит. Гм… Хорошо, что я тогда с ними полюбовно разошёлся, не стал в полицию или суд обращаться. Хотя шельмы, конечно, жили на халяву лет десять, как минимум.

— Видно, что без женской руки в доме, — уже с порога отчитывает меня Лизавета. — Грязно, пыльно, посуда не мыта! Тут тоже неряха живёт!

Это она ещё комнаты Тимохи не видела… А и вправду — дома бардачок, признаю. У меня самого: кровать не заправлена, на столе остатки вчерашней трапезы. Свин, как есть, не спорю. И это надо учесть, что на улице уже темнеет, а свечей в комнате пока не зажигали, поэтому виден не весь беспорядок.

— Пойдём, покажу, где жить будете, — говорю я, кивнув в сторону винтовой лестницы.

Поднимаюсь наверх позади гостьи и любуюсь. Ну да, грешен. И как тут не засмотреться — идёт барышня аккуратно, даже изящно, платье чуть тянет за собой. Талия — тонкая, и всё остальное ладно сложено.

Женщины, как известно, такие взгляды мужчин чувствуют кожей. Эта — не исключение. Обернулась через плечо, поймала мой взгляд — и тут же, с лукавой улыбкой, погрозила пальцем. Мол, барин, не шалите.

Ну да, она к мужским знакам внимания привычна, всё-таки в трактире работала. Чего ей робеть?

— Ты, барин, мне симпатичен, не стану скрывать, — сказала она с лёгкой усмешкой. — Видный, обходительный, и собой хорош. Но я, знаете ли, не из тех… Если и буду с мужчиной — то по воле сердца, а не за серебро. На том сразу и договоримся. А вот насчёт работы у тебя… ещё не решила. Сначала посмотрю, где нас с маменькой поселить собираешься.

— Ух ты… А тут-то как не прибрано! — воскликнула Лизавета в комнате Евстигнея. — А это что за господин спит?

— Я не сплю, я болею! — раздался хрип с дивана.

Из-под видавшей виды шали поднялась лохматая голова. Стёпа, помятый, привстал, попытался пригладить непослушные волосы и пробормотал:

— Лёша, ты б хоть предупредил, что гостью ведёшь. Я и не убрался толком…

Выглядел он сейчас далеко не как благородный господин, но Лизавета, как ни странно, признала в нём дворянина.