Барин из провинции (СИ) - Иванов Дмитрий

— Рупь берёт урядник со шрамом, — донёслось нам в спину от извозчика.

Ну, это он, пожалуй, сказал потому, что я лишку на чай дал. Но совет пригодится… Хотя за что платить-то? Паспорт Тимохин покажу — и отпустить обязаны. Моя же собственность!

Здание участка хоть и небольшое, но имелись отделения и мужское, и женское. Я уж собрался обратиться к писарю, что сидел за конторкой, как вдруг меня окликнул… женский голос!

Что за чудо? У меня здесь знакомые не только среди мужчин?

Камера для женщин, ближайшая к входу, казалась мрачной и тесной. Узенькое решётчатое оконце едва пропускало свет. Вгляделся: обстановка убогая — голые нары, на них пяток баб. Сначала показалось, что никого из них не знаю. Ан нет… знаю одну!

Глава 26

Бывшая арендаторша дома! Вернее, её дочь — Авдотья! Она‑то как тут оказалась?

— Алексей Алексеевич… — (надо же, отчество моё помнит!) — не дайте пропасть зазря! Сообщите купцу Левину, что я здесь. По ложному обвинению задержали!

— А ну молчать! — рявкнул писарь.

— А ну молчать! — рявкнул я на писаря. — Что она сделала?

— Да ведать не ведаю, сударь. Разбору ещё не было. Как вернётся Иван Иванович, наш начальник, даст команду — выясним. А покуда… привезли вчера из гадального дома, — недобро глянул на меня невеликий ростом и немолодой мужичок.

Кроме него в помещении был лишь охранник, и никого со шрамом на лице я не приметил.

— Да не гадалка я, батюшка. К знакомой лишь зашла… Вот те крест! — заголосила тётка, неистово крестясь.

— Любезный, а кто у вас тут старший? — протянул Геннадий нетрезвым голосом.

— Урядник Митрохин, ваш бродь! — писарь, вскакивая, вытянулся в струнку. — А вот и он сам!

И в самом деле, в помещение вошёл полицейский лет сорока, с заметным шрамом на лбу.

Служивый сориентировался мгновенно. Выделив Геннадия как старшего по званию, он приложил руку к козырьку и чётко произнёс:

— Ваше благородие, господин поручик! Урядник Митрохин. Чем могу служить?

— Тут, слышь… Лешкин крепостной где-то… — Гена неуверенно махнул рукой, указывая то ли на баб в камере, то ли на писаря.

— Не извольте беспокоиться! Как звать‑то? — обратился урядник.

— Алексей Алексеевич, — представился я, чуточку обиженный тем, что всё внимание досталось старшему по чину.

— Крепостного, да по батюшке? Ишь ты! — приподнял брови Митрохин.

— Тимоха! — рявкнул я во всё горло, поняв наконец, что спрашивали вовсе не моё имя.

— Я тут, барин, — донеслось из дальнего конца.

— За что его? — спросил урядник у писаря, когда вывели узника из темницы.

А видок у него был тот ещё: одежда рваная, свежий фингал — для симметрии под другим глазом. Да ещё и пьян, собака! Эх, зря я ему деньги дал… Кстати, он же что-то там у соплеменников купить собирался?..

— Вещи с ним какие были? — спросил я.

— Всё цело, не извольте сомневаться, — залебезил писарь так, что у меня сразу появилось желание проверить карманы — не пропало ли чего.

— Кто тебя, Тимоха? — бросил я, хотя и так ясно: в камере человек с пятнадцать, и все как на подбор разбойного вида.

— Всё норм, барин, уже замирились! — бодро отозвался Тимоха.

И тут же из глубины камеры донёсся хрипловатый бас:

— Давай ещё раз грянем, брат! — И затянул: — Чёрный во-о-орон, я не тво-о-ой…

— Душевная песня, — признался, наконец, молчавший до сих пор корнет, который был несколько трезвее Гены.

— Барин стихи придумал, — с готовностью пояснил Тимоха, а мне шепнул: — Там казак сидит… дрался сперва, так я и вспомнил казацкую… Только я её не всю знаю…

Я поморщился, но всё ж таки спросил про Авдотью:

— А что, у нас гадать законом не дозволено?

— Гадать? Это про кого? — не понял сперва Митрохин.

— Нет, такого дозволения нет, — спохватился он. — Оно ведь к развратному и обманному делу относится. Гадалки, значит, выманивают у женщин деньги, да и совращают их ко греху. И начальство наше, и батюшка требуют строго пресекать подобное непотребство.

— Верно, — добавил писарь услужливо. — За участие в запрещённом сборище у гадальщицы, смущающем народ и противном закону и благочинию, штраф полагается. А коли не вразумилась — и розог всыплют.

— Заберу-ка я её, любезный. Каков штраф? — спросил я.

— Рупь, — озвучил знакомую мне уже таксу Митрохин.

— А казака за что? — вмешался Геннадий. — Давай, Лёш, и его выкупим?

Ишь ты, пьян, а всё ж соображает!

— Уже послали за войсковым урядником, — покачав головой, ответил Митрохин. — Буйствовал в кабаке! Вы уж не взыщите, но отпустить никак не могу.

Покачиваясь, выходим на улицу. Авдотья беспрестанно благодарит меня.

— Денег нет… а ну как дадут розг — срамота какая. Да и больно это. Спасибо вам за доброту! А рублик я сегодня же занесу.

— Ну занеси. Адрес-то помнишь? — усмехнулся я.

— Забыл! Забыл я адрес! — вдруг с жаром откликнулся Генка, решив, что это я его спрашиваю.

— Вот и славненько, — рассмеялся я и, почувствовав, как бурлит в животе от голода, предложил: — А давайте в трактир заглянем. Вон, гляжу, вполне приличный. Освобождение, как-никак, отметить надобно!

— А давайте! — дружно поддержали офицеры.

Тем более, что покуда мы мотались по городу, их хмель уже заметно выветрился.

Тимохе, разумеется, с нами сидеть не по чину, и он, прихватив какой‑то свёрток и выпросив ещё пять копеек, поймал местное таксо — небольшую двухколёсную пролётку и укатил домой. Да и пусть едет — присмотрит за Сёмой и Марфой.

А мы вошли в трактир. Трактир как трактир: народу человек пятнадцать, не больше. Внутри прохладно, тянет запахом квашеной капусты, мясного жара и старого дерева. За стойкой — грузный хозяин в замасленной рубахе, с ленивым, но цепким взглядом. Видать сразу стал прикидывать, сколько с нашей компании можно выручить.

— Эй, хозяин! — громко гаркнул Михаил, хлопнув ладонью по столу. — Водки нам! Огурцов! И чего‑нибудь погорячее! Мы сюда не на бал явились, а по‑мужски посидеть пришли!

Трактирщик крякнул, оглядел нас, признал годными и не торопясь стал записывать заказ на замасленную дощечку.

— Может, желаете отдельный кабинет? — предложил он.

Мы, разумеется, пожелали: трактир-то оказался не из дешёвых — извозчиков да прочей шелупони здесь не было.

— Для начала — штоф водки, огурчиков, капустки да селёдочки, — распорядился Геннадий. — А там уж осетринку под хреном, да жаркое, чтоб с духом… Пойдёт? Только не тяни, братец! А то наш корнет распоётся, а мы ещё не закусили.

— Так что за песня-то была? — обернулся он ко мне. — Сделай милость, братец, спой нам!

Голоса, может, у меня и нет, но я уже выпил, поэтому затягиваю, стараясь не сильно фальшивить:

Чёрный ворон, чёрный ворон,

Что ж ты кружишь надо мной?

Ты добычи не дождёшься,

Черный ворон, я не твой!

Сам удивился, что получилось вроде и не совсем позорно. Хотя где-то явно куплет потерял, а может, и два. Да и слова слегка на глазок подогнал. Но мои пьяные собутыльники песню одобрили.

— Ай, Господи, аж мурашки по телу! — выдохнул Геннадий и перекрестился.

— Припев, право, за душу берет, — согласился с ним Миша.

Я мысленно пожал плечами: «Да хоть бы я там про чёрного воробья спел — после штофа их всё за душу возьмёт».

Опять пришёл трактирщик, не один, а с мальчонкой, который тащил всё необходимое. Вернувшись с первой подачей — подносом с водкой, ломтями свежего, ещё горячего чёрного хлеба, хрустящими малосолёными огурцами и тарелкой пряной капусты — трактирщик будто между делом бросил:

— Господа, у нас тут столик есть, карты — как новые. Могу принести, ежели скучно станет…

— Карты — завтра, — отмахнулся Михаил. — Сегодня — пьём, не играем.

— Ну… а может, скрипачка зайдёт? — не унимался трактирщик. — Девка бойкая, и «Барыню» может, и Глинку, коли пожелаете. Весело будет.