Барин из провинции (СИ) - Иванов Дмитрий
Позади плетётся мой слуга, одетый хоть и в кафтан попроще, но чистый, по случаю праздника. В одной руке у него — полированная трость, в другой — походная сумка, куда заботливо уложены молитвенник, носовой платок, перчатки и прочая нужная мелочёвка. Удобно, скажу я вам, когда есть кому это всё всучить: и руки свободны, и по сторонам глазеть можно. Нет, всё-таки барину без крепостных — как без рук.
Слева и справа — лавки да дома Китай-города: витрины с сукном всех мастей, медные самовары, поблескивающие на солнце, над входами — вывески типографий да книжных лавок. Возле Печатного двора городовой — паренёк безусый, но уже с саблей и значком, — почтительно козыряет. Не нам одним, конечно, но приятно. В воздухе дурманящий запах свежей сдобы от булочной и чуть заметный дух ладана, тянущийся из ближайшей монастырской церкви. Но нам — не туда.
Вот и конечный пункт нашего пути — усадьба Салтыковых. Привратник на входе услужливо кланяется. Степу, которого тут, видимо, знают, приглашают пройти. Я — с ним, Тимоха — со мной. За воротами — чисто выметенный двор, по которому уже спешат на богослужение другие гости: кто в парадных мундирах, кто в щегольских фраках по последней моде.
Сама церковь, что стоит в глубине усадьбы, невелика, но ухожена и выглядит будто игрушечная. Вся она словно дышит благочестием, а изнутри тянет сладковатыми благовониями. В остальном — церковь как церковь: купол, изящная барочная отделка, киоты с ликами святых, свечи в канделябрах. Золото тут, лоск там… Всё чинно, богато, как и положено.
Богослужение проходит на втором этаже. Лестница туда широкая, устланная ковровой дорожкой, по краям — свечи в бронзовых канделябрах. Слышится пение певчего хора. Становимся с краю у киота, и я с интересом рассматриваю алтарь с ажурной золочёной резьбой и росписи на стенах — скорее всего, евангельские сюжеты, хотя ручаться не могу.
Мимо нас чинно проходит важный с виду молодой господин. Лицо представительное, осанка безупречная. Стёпе он ласково кивнул, меня же просто окинул взглядом. Торопится на службу, которая уже началась.
— Пётр Дмитриевич, — шепчет мне Стёпа, — сын Дмитрия Николаевича. Тоже гусар. Зимой женился на внучке самого губернатора Москвы. Говорят, три тысячи душ в приданое дед дал!
Я едва не присвистнул: неплохое такое приданое! Но обсуждать это под взглядами окружающих как-то неловко, поэтому замолкаем и принимаемся разглядывать дам. Собственно, за этим мы с Евстигнеем сюда и пришли, чего уж скрывать.
Невдалеке стоят две девицы, примерно нашего возраста. Правда, их сопровождает строгая мадам, но нам-то что? Пихаю Стёпу локтем и глазами указываю в нужную сторону.
— Аделаида и София Реймон-Моден, — прошептал мой осведомлённый спутник. — Аделаида — супруга генерала Пашкова, а София, пока что, свободна…
Жаль, глянулась мне как раз Аделаида, но не ставить же рога генералу! Опасненько, хотя… не опаснее, чем кому другому.
'Тьфу, святотатство какое — на службе о похабщине думать, — прорвалась мысль Алексей Алексеевича. Впрочем, более прожженный Герман тоже смутился.
После службы меня представили и барышням, и Петру Дмитриевичу. Но никого из них моя скромная персона, признаться, не заинтересовала. Тимоха так вообще пропустил всё веселье, но огорченным не выглядел, даже наоборот. Скоммуниздил чего? Зная его, всё может быть. Надо будет проверить. Не хватало мне ещё скандала при таких знакомствах.
Сегодня ещё одно важное дело предстоит — сватовство. Я, конечно, формально согласия не давал, но был уже близок. Теперь же что-то сомнения гложут. Что же случилось, коли барышню вдруг готовы выдать за первого встречного? Уж не беременна ли девочка? Ох, нутром чую — не к добру поспешность эта…
— Скажи-ка, друг мой ситный, не являлась ли к нам снова та самая француженка, что как-то была у нас в доме?
— Та прелестная гувернантка? Жозефина! — мечтательно протянул Стёпа, закатив глаза. — Приходила, когда ты у Мишина гостевал. Сказывала, что нынче-де ты руки мадемуазели Амалии просить станешь.
— Ты и про Амалию знаешь? — удивился я. — А чего ж молчал, что Жозефина была?
— Так она просила не говорить. Мол, ты человек слова и, коли надо, сам вспомнишь. А с Амалией я не знаком. Только с твоих слов — сам же давеча говорил о ней. Но гувернантка считает, что твоё дело безнадёжное. Им другой зять надобен — с положением и капиталом. А ты, дескать, бедноват, да и родословной не блещешь. Я и сам тебе хотел об этом намекнуть, да постеснялся…
— А твои друзья — Миша и Гена… они уже были у нас в гостях, когда француженка приходила?
— Да, были. А почему ты спрашиваешь? Геннадий, кстати, знаком с дамой твоего сердца. Я не допытывался, где и как они познакомились… не моё это дело.
— Да понимаешь ли, передумал я свататься… Хотел… Видишь, фрак надел, думал у тебя цилиндр одолжить. Но сейчас вот амур ударил меня стрелой, — театрально вздохнул я.
— Да? И кто она? — наивный Евстигней завертел головой, выискивая объект моей страсти.
— София. Как увидел, так и понял — это моё! — вынужден врать я, так как больше ни с кем тут и не познакомился, да и вообще молодок немного, и внезапно влюбиться попросту не в кого.
— София, она же… — начал было Стёпа и осёкся на полуслове.
— Что? Что? Неужто есть поклонник? — сделал взволнованный вид я.
Степа замялся, да и понятно почему. София была страшна как атомная война. Даже хуже. Отвислый подбородок, мутноватый взгляд, в лице — какое-то явное вырождение. Скорее всего от папы-француза досталось. У них, в европах этих, кровосмешение делом обыденным считается — вот и результат.
У нас в России, конечно, тоже свои прецеденты имеются. Тот же Петя Салтыков, говорят, женился на троюродной сестрице. Но та, по крайней мере, красива и чертовски богата. А француженки и в будущем, как по мне, красотой не блистали. Но тогда хоть косметика спасала. А эта… Белила на лице — с палец толщиной, волосы напомажены… Жуть. Ещё и золотая блохоловка на поясе болтается. В общем кандидатура та ещё.
— Сильно, брат! Сильно! А как скажешь Амалии о том? Раз руки просить хотел, то, наверное, у вас взаимно всё?
— Правду скажу, друг мой, правду. Что моё сердце другой отдано.
— Так и Софии тебе не видать. Папа её пожалован в обер-егермейстеры вместо Нарышкина и назначен состоять при императрице Александре Фёдоровне. Заведовать будет Аничковым дворцом и Собственной Его Величества конторой.
Мой жилец знает много. Я вот, признаться, не до конца понимаю, что именно означают все эти высокие должности, но ясно одно — отец сестёр близок к трону. А коли так, никто мне Софью, свет души моей, в жёны не отдаст, ибо невеста она завидная.
Поразмыслив малость, решаю всё же нанести визит Амалии. Знакома она, надо признать, со многими молодыми и не очень знатными людьми в Москве. А ну как обидится, затаит зло: мол, обещал приехать — и обманул. Не комильфо. Врагов на ровном месте плодить неохота. Придётся ехать, прикидываться влюблённым дурачком и прощение выпрашивать. Ну да не убудет с меня.
Стёпа меня понимает и даже рвётся сопровождать, но, предвидя возможный конфуз, я решительно отказываю. Впрочем, от его идиотского цилиндра откреститься не удалось.
Еду, погружённый в размышления: надо ли мне нанимать Лизавету?.. Ведь домой, в имение, всё равно возвращаться придётся. Урожай, черт бы его побрал… И вот вопрос — кого ж оставить здесь, в Москве, за домом присматривать?
— Лёш, глянь, тут кондитерская Бородина, — послышался голос Тимохи, и в окошко кареты просунулась его физиономия. — Купи торт. Что ж с пустыми руками в гости ехать?
— Сбегай сам, мне лень, — буркнул я, сунув кучеру рубль.
Через пять минут Тимоха вернулся, сияя, как медный пятак:
— Самый красивый взял! — хвастается он, сжимая в кулаке сдачу. Я молчу — не до таких мелочей мне сейчас.
Выглядываю в окно: подъезжаем. Усадьба родителей Амалии несомненно производит впечатление. Хотя сама усадьба — ничего особенного, да и район здесь — не ахти, похуже моего будет. А вот дом… что и говорить — настоящий дворец. Массивное, двухэтажное здание с мезонином, лепниной и балкончиками. Причем первый этаж — высоченный: метра три, не меньше. Построен дом, как я слышал, уже после французов, то есть совсем недавно, и, по всему видно, обошёлся отцу Амалии в немалую сумму.
