Штатский (СИ) - Ра Юрий

Их лагерь за три дня стал настолько обжитым, что рядом с шалашом появился даже стол. «Нормальный» стол из крышки от патронного ящика на одной ноге был весьма устойчив вопреки представлениям о шаткости такой схемы. Такой ронять устанешь, ведь нога еще позавчера была молоденьким деревом, росшим на пятачке. Теперь его ветки прикрывают шалаш, ствол пошел на лавки, а пень служит основанием, вернее ногой. И да, лавочки по сторонам стола имелись. Кривые, на двух вбитых в землю ногах, но лавочки. Стол попеременно становился то обеденным, для чистки и ремонта оружия. А сейчас он стал столом для ведения допросов.

Перед допросом гостей покормили в лучших традициях сказок про бабу-Ягу. Заодно председатель общества раздал кое-какие указания своим товарищам. Так что, когда после приёма пищи он обратился к Генке с приказом бежать к командиру отряда с сообщением, что у них пополнение, Генка не стал чевокать и таращить глаза, а коротко кивнул и растворился в кустах, подхватив винтовку.

Из гостей никто не удивился такому повороту. Мол, говори хоть десять раз, что вы не военные, а всяк видит серьезный отряд с серьёзной дисциплиной. Опять же никто не против попасть в солидную организацию, где скажут, что делать и дадут поесть, а то и не один раз в день.

— Вот что, дорогие мои, такой подарок как два бойца и медик я мимо наших рук не пропущу. Но и принимать всех подряд под своё командование наш командир не станет.

— В каком он звании?

— Пока не важно, товарищ неподтвержденный лейтенант. А начнем мы нашу беседу с этой милой женщины.

— Я не милая женщина, я врач и вдова командира РККА.

— Тем не менее, вы остаётесь женщиной со всеми вытекающими оттуда последствиями. Давайте снова присядем вон за то столик, — и Александр сделал паузу, выбирая свободный, впрочем, одновременно единственный стол, — вон там нам будет удобно. А все остальные пока могут… Могут постоять в сторонке или полежать на травке. Чай ноги не казенные. Или у военнослужащих всё-таки казенные?

Беседа не была сильно долгой. Непонятный мужик, то смахивающий на особиста, то превращающийся в трамвайного грубияна, интересовался происхождением, городами проживания, последним местом службы или работы, специализацией её как врача. На слове «специализация» он не споткнулся.

Потом по той же схеме, но короче, он опросил молоденького бойца, который знал очень немного и не сильно интересовался происходящим. За него думали командиры, он и дальше надеялся, что перейдет в следующие руки как слегка подержанный автомобиль. А там его опять заправят, проведут техобслуживание и примутся на нем ездить по своим надобностям.

Лейтенант остался на десерт. Да, широкомордый тип так и выразился: «на десерт». Было ясно, что он понимает, что такое десерт и не раз эти десерты кушал.

— Так что, молодой человек, вы уже покажете своё офицерское удостоверение или будете дальше ваньку валять?

— Да, я его сохранил, смотрите. — И из недр гимнастёрки на свет вылезло, а потом легло на стол слегка потертое удостоверение личности начальствующего состава РККА.

— С вашего позволения полистаю, — и Парамонов взял его в руки ничуть не дожидаясь этого самого разрешения хоть в какой-то форме.

Кое-что ему не нравилось, примерно всё. И такое спокойное отношение лейтенанта к хамскому поведению штатского, и ожидание, написанное на уверенном лице военного. И само уверенное лицо, словно у мастера спорта, который сел играть в шахматы с второразрядником. А еще свежая форма, а еще споротые петлицы при сбереженном удостоверении. Что там писали про скрепку, ржавая должна быть? Да хрен знает, вроде не ржавая. Ставить к стенке человека из-за одной скрепки? Так у них нет каменной стены, а расстреливать возле шалаша так себе идея. Шалаш этого не перенесёт.

— Ауффштейн, шайзе! — Парамонов гаркнул со всей ненавистью, приподнявшись над столом.

Лейтенант вскочил, но тут же сообразил, что что-то не то и сделал движение… Движение было прервано поленом, опущенным на его голову Василием. Удар получился смазанным, но военному хватило, чтоб погрузиться в нокаут.

— Снимай с него гимнастерку, пока в отключке, потом сразу вяжи руки, Василь! Алексей — держи ему ноги! Эти на мне.

Сам Парамонов взял под контроль двух оставшихся в сознании гостей. Впрочем, гости не выказывали желания пободаться, у них даже дар речи временно пропал.

— Смотри ты, по лесам неделю ходит, а исподнее свежее! — По ходу дела начал комментировать Василий.

— Да у него и щетина не сильно густая. — Добавил Алексей.

— Щетина, она у каждого по-разному растёт. Южными людьми вон за два дня уже можно сапоги как щеткой чистить. Можно промахнуться. А исподнее недельное завсегда дух выдаёт. А уж кто месяц не снимает, то там и вошки уже заводятся.

— Вши сами не заводятся, нужен носитель, — вступила в полемику врачиха. — Вы что, его подозреваете? Думаете, немецкий диверсант?

— Разведчик или диверсант, как ни назови, а не наш человек. Сейчас вас свяжем, сударыня, а потом с ним будем дальше беседовать. — Продолжил запугивание Парамонов.

— Не надо меня связывать! Меня вы в чем подозреваете⁈ Я не знала, я не с ним.

— Я подозреваю вас в излишнем гуманизме, вредном на войне. Знаете такое слово «гуманизм»?

— Знаю, представьте себе.

— Так вот забудьте. К врагу никакого гуманизма.

— Так нельзя, вы командир Красной армии или другое уполномоченное лицо, вы не имеете права нарушать социалистическую законность.

— Я сугубо штатский человек. А мы с вами находимся на территории, выпавшей из юрисдикции Советского Союза. Нет сейчас здесь органов, поддерживающих законность. Зато полно тех, кто насаждает террор и беззаконие. А вообще, выбирайте тогда сами из двух вариантов: мы его расстреливаем сразу или допрашиваем с применением методов физического воздействия. И по итогам допроса принимаем меры по закону военного времени. Подсказываю: тюрьмы не будет.

По растерявшемуся рассыпавшемуся лицу женщины было видно, насколько она не готова решать чужую судьбу. Ей было привычнее лечить кого угодно, не думая о последствиях своих деяний, поддавшись чувству ложного сострадания.

— Что, тяжело? А спросите вот этих уважаемых мужчин, тяжело ли им было убивать фашистов, не разобравшись в их вине? Да, вполне возможно, что те милейшие немцы еще никого в своей жизни не убили. Вероятно, они бы и потом никого бы не стали убивать. Просто водители, трофейщики, ездовые. Алексей, совесть не мучает?

— Нет, не мучает. Я их на нашу землю не звал.

— Вот видите, Ольга Ивановна, их совесть не мучает. Они Родину защищают. А у вас совесть. — Парамонов впервые назвал женщину по имени, тем самым давая всем понять, что с этого момента она для него свой советский человек, а может даже человек вообще. Не всех он теперь относил к людям. Принадлежность к виду хомо сапиенс еще не означает, что ты человек.

— Меня так учили.

— Меня тоже учили кушать ножом и вилкой. — На этих словах мужики переглянулись, мол мы знали! — А здесь я кушаю то ложкой, снятой с убитого, то даже руками. Гибче надо быть, тогда выживешь. И стране тогда польза будет. Так что, допрос или казнь?

— Допрос!

— Вас связывать?

— Нет!

— Ваня, а ты как? — Парамонов посмотрел на бойца, который менее всего желал, чтоб о нем вспомнили. Ему было страшно, как тогда под бомбежкой, как потом под обстрелом, как всегда на войне.

— Я, как скажут.

— Вот! Идеальный боец! Такому не будут рады в обществе любителей природы, но и гнать неудобно как-то. Генка, выходи уже! Молодец, я тебя даже не увидел ни разу!

Из леса вышел щуплый человек, больше похожий на лесное чудище. Черные пятна на лице, какие-то зеленые лохмотья заставляли сомневаться в его сущности. А потом он снял накидку, умылся и сразу стал тем пареньком, которого старший услал к командиру отряда.