Игорь Волознев - Метагалактика 1995 № 1
— Вы здраво судите, но ум хороший слуга, однако плохой наставник. Когда ум недисциплинирован, он сродни непослушному ребенку, — глаза малайца сумрачно горели. — Ваши чувства сейчас затмили разум, они бурлят, подобно кипящей воде, под крышкой котла. Вы живете не по закону жизни, а по закону, который хотят установить сами люди. Это такой порядок вещей, при котором одна ошибка громоздится на другую. Все строение в результате изначально перекошено, в нем нет никакого смысла и логики. Одна ошибка влечет за собой другую, и уже трудно определить, в чем корень зла. Я знаю — вы хотите создать большую семью свободных людей. Так не получится. Вокруг вас вражда, рабство, несправедливость. Нельзя быть островком счастья в океане беды. Море захлестнет вас. Невозможно создать рай для немногих.
— Не могу же я сделать счастливыми всех на этой земле, — Бурковский чувствовал какую-то правоту в словах малайского лекаря и это его бесило. Он все более распалялся. — Каждый из нас должен сделать свой шаг к свободе! Нас тысячи! В конце концов свободы желают все!
— Это иллюзия, молодой человек, — спокойно сказал доктор. — Что вы знаете о свободе? Вы ведете на смерть людей во имя мифа! Свободы физической, господин капитан, в этой жизни нет.
— Так. А что есть?
— Есть свобода духа, личная, глубоко внутренняя свобода. Если она живет в тебе, не страшны уже никакие цари, никакие тюремные ямы. Если человек не думает о материальном благе, а стремится лишь к самоусовершенствованию, бросая на это все свои силы, такой человек вдруг обнаруживает, что у него нет соперников среди живущих на этом свете. Борьба происходит не снаружи, а внутри него самого. Успех, который он достигает в этой борьбе, приводит не только к тому, что в нем растет радость от ощущения своего бытия, но и к тому, что ему сопутствует удача во всем остальном. В этом мире за все нужно платить, но цена вашей свободы всегда выше той, которую человек готов заплатить за нее.
— Вы не готовы платить, достопочтимый доктор? — не удержался, съязвил Бурковский.
— Свобода достигается только громадной работой над собой, — не замечая иронии собеседника, медленно повторил малаец. — Прежде всего надо разобраться в своих помыслах и целях. Каждый человек — Вселенная. Но мы не слышим ее голос, не желаем и не умеем вслушиваться. А в этом голосе больше смысла, чем во всех наших нелепых и судорожных поступках… Впрочем, я вижу, Вы глухи к моим словам… — малаец помолчал, грустно улыбнулся. — Я кажется отвлекаю Вас от срочных дел. Простите мою старческую болтливость. А сейчас Вы на время меня оставьте, я должен сосредоточиться.
15 августа, 2 часа, 40 мин.
Многострадальная «Святая Анна» шла по Индийскому океану на запад.
В каюте капитана метался раненый Петя.
Над ним склонился, чуть покачиваясь, делая таинственные пассы, чуть нашептывал восточный целитель.
Рядом за столом трудились Бурковский и молодая женщина с пиратского корабля. Рвали льняные матросские рубашки и готовили из них бинты.
— Мы толком и не познакомились, — сказал по-английски Бурковский. — Простите, как вас величать?
— Анна, — улыбнулась женщина.
— Еще одна «святая Анна».
— Нет, я не святая, — Анна посмотрела на Петю. — Он наверно любил вас, этот мальчик.
Бурковский помедлил.
— Видите ли, Анна, я убил его отца. Они долго молчали.
— Как все-таки страшно в этом мире… — еле слышно произнесла Анна.
Быть может впервые Бурковский увидел женщину, которая работала рядом с ним. Она была смугла, черноволоса и напоминала античную скульптуру: внешне холодное, даже слегка суровое и надменное лицо, но освещенное внутренним пламенем, делавшим эту женщину желанной и обольстительной.
— Правды ради можно сказать — вы всех нас спасли. Всех моих товарищей. И меня, разумеется. Когда убили этого негодяя. — Бурковский помедлил. — А я так ничего о Вас и не знаю.
— Вас интересует моя родословная? — грустно улыбнулась Анна. — Извольте. Мой отец — негоциант. Мама умерла, когда мне было десять лет. Мы родом из Голландии. Отец перевозил корицу и шелк из Вест-Индии. У него было два корабля. Полгода назад эти подонки подкараулили нас в Малаккском проливе. Ограбили, команду убили. Ну, а я… Вы видели этого Рудольфа… я стала его…
— Не надо… — прервал Бурковский. — Забудьте. В конце-кон-цов — Вы отомстили.
— Можно я заштопаю ваш сюртук, — спросила Анна.
— Благодарю. Никогда не думал, что дочь голландского негоцианта способна зашивать сюртуки.
— Вы, Стефан, мало знаете, на что способны дочери голландских негоциантов, — она встала. — Ты меня проводишь?
— Конечно… — сдавленным голосом пробормотал Бурковский. — Извини, я должен был сам это сообразить…
15 августа, 3 час. 12 мин.
Малинин видел, как Анна и Бурковский вошли в ее каюту.
Он долго бесцельно бродил по палубе.
Луна опять вошла в тучу, океан погрузился во тьму.
«И что дальше? Какой черт занес меня в этот океан? — думал Малинин. — Чего я здесь потерял? Сейчас бы в России был уже свободен. Еще бы полгода и своя жизнь. Пусть в глухомани, в любой глуши. Разве здесь, на этом чертовом барке — не глушь? Тех же щей пожиже влей. Мы, русские, всегда в дерьме. А их польское благородие время не теряет! Что ж, так нам и надо!»
Пришли тут к Малинину жесткие воспоминания. Вспомнил он свое бесприютное детство, шайку, в которую попал, и тут же, внедрившись, как шило в масло, стал неожиданно для себя главарем… Гулял, убивал, любил, опять гулял и убивал…
Но все это представилось ему сейчас тоскливой скучной каруселью. Сколько веревочке не виться…
Вот он дышит рядом — безграничный спокойный океан, теплое море. И ни одной родной души. До ближайшего товарища-друга миллион верст, если живой, если не в кандалах ржавую воду пьет…
«Что ж мы, русские, такие? За что нас Христос так карает?».
Блеснула недалеко от борта, сверкнула под лунным светом стайка летающих рыбок. Исчезла.
«Пора умереть», — неожиданно сам себе сказал Малинин.
15 августа, 3 час. 30 мин.
Бурковский подхватил Анну на руки и осторожно опустил на кровать. Губы ее отыскали его губы и поцелуй этот был терпким и сладостным, как прекрасное вино. Пальцы ее медленно лениво расстегнули его рубашку, нежно скользили по его обнаженной груди. У Бурковского перехватило дыхание, в ушах стоял неистовый звон.
Потом она, улыбаясь, оттолкнула его, слегка приподнялась на кровати и сбросила блузку.
Он смотрел на ее обольстительное тело.
— Я ужасно хочу тебя, — прошептал Бурковский.
