Александр Романовский - Ярость рвет цепи
Нагнувшись, Курт ухватился за прутья Ямы и начал спускаться.
Это заняло у него около минуты – он не спешил. Лапы словно невзначай дергали крепления, сваренные друг с другом металлические полосы. И нигде не обнаружилось слабины. (Во всяком случае, на вертикальном пути волка – он ведь не мог, словно паук, облазить весь купол вдоль и поперек.) Яма была “вырыта” на совесть… Хотя о какой совести тут можно было говорить?
Развернувшись, Курт направился к Тарану.
В его походке не было ничего угрожающего, но безволосый поднял руку, из которой свисала цепочка:
– Достаточно. Стой.
Курт послушно остановился. Он понятия не имел, чего от него потребуют сейчас, а потому ничуть не беспокоился по этому поводу. Однако Хэнк его снова удивил.
– Тебя что-то не устраивает? Какие-либо пожелания? – спросил он.
Нельзя сказать, чтобы Курт подпрыгнул от. радости, – он всегда был здравомыслящим волком.
Тем не менее красноречивый взгляд скользнул к воротам.
– Об этом и думать забудь, – посоветовал Хэнк. – Я имею в виду – что тебе нужно в твоей… комнате?
Курт нахмурился. Он хотел было ответить, что не прочь бы увидеть в той “комнате” голову Тарана, прибитую к стене, будто трофей, но сдержался. В противном случае волк не приобрел бы ровным счетом ничего, не считая сиюминутного злорадства.
А этого было слишком мало.
– Там слишком холодно, – ответил он. – И пол… Накройте.
Повернувшись к Ножу и Топору, Хэнк молча кивнул. Помощники, не говоря ни слова, развернулись и пошли к одному из подъездов. Остальные, как бородачи, так и крепыши в безрукавках, проводили их недоуменными взглядами.
Курт и сам чрезвычайно удивился, но лишь на мгновение. Тут и не пахло добротой – просто Таран боялся, как бы узник не заработал воспаление легких в неотапливаемой камере. Физическое состояние волка находилось в прямой связи с финансовыми активами Хэнка. Курт мог лишь догадываться, сколько за него получили Хью и тот, другой, в комбинезоне. Но в любом случае это было недешево. Теперь же Таран надеялся возместить все затраты – до последнего цента – и, конечно же, за счет мохнатого пленника.
– Что ты любишь есть? – поинтересовался Таран.
Курт пожал плечами. Они были не в ресторане и не на кухне убежища, а потому вопрос его порядком смутил. Более того, все прочие безволосые продолжали прислушиваться к каждому слову.
Но ответить в любом случае следовало. Курт на мгновение поставил себя на место Тарана, – сколь невозможным это ни казалось, – и сообразил, что на месте безволосого тоже гадал бы о гастрономических пристрастиях настоящего волка: сырое мясо, с кровью или без, либо…
– Овощей побольше. Нежирная свинина, – сказал он. – Хлеб, выпечка, шоколад и все прочее. Сырыми ем только фрукты. Кстати, от манной каши у меня несварение.
Иссеченное шрамами лицо заметно вытянулось – было видно, что Таран сильно удивился. Вероятно, он ожидал чего-либо иного, к примеру, просьбы вроде “зажарьте мне вон того голубчика, будьте любезны, с чесноком, красным перцем, под мятным соусом…”.
Зато бородатым гладиаторам перечень Курта показался непомерно длинным. Кое-кто позволил себе неосторожные замечания касательно того, что “у парня губа не дура” и “кашу он не ест, понимаешь!”, однако произнес их себе под нос. Хэнк Таран, как выяснилось, тоже мог похвастаться недюжинным слухом, потому что повел рукой в сторону подопечных. Этот небрежный жест мгновенно прекратил всю вербальную активность, и на тренировочной площадке воцарилась тишина.
Мгновение спустя из подъезда вышли Нож и Топор. Они волокли какие-то тюки, а Нож вдобавок нес на плече здоровенный рулон. Проковыляв через двор, они вошли в подвал. Бородачи и “безрукавочники” поразевали рты.
Курт уже начинал догадываться, что он окажется здесь на особом положении. Тем не менее он без колебаний променял бы эту “заботу” на самый микроскопический шанс вырваться на свободу (пусть даже она будет не менее сомнительного свойства, нежели эта забота…). Но пока подобного шанса Курт не видел, а потому на неприязнь “собратьев по неволе”, которая росла на глазах, ему было глубоко наплевать.
– Твои пожелания будут учтены, – сказал Таран. – Но еду, разумеется, придется отрабатывать. Здесь ничто и никому не достается бесплатно, даже мне самому. Я, кстати, сам вышел оттуда. – Безволосый, усмехнувшись, кивнул за спину Курта – на Яму.
Волк кивнул. Отчего-то он уже успел прийти к выводу, что подобное создание могло появиться только из какой-то клоаки, в этом сомневаться не приходилось.
Что же касалось остального…
– Неужели позволите подохнуть с голоду?
– Ты слишком мне дорого обошелся, – нахмурившись, сказал Таран. – Станешь упрямиться, будем кормить насильно – пока не образумишься. Это, конечно, будет сопровождаться сеансами шоковой терапии. – Безволосый красноречиво повел рукой с черным “кулоном”. – В этом случае возможны варианты: ты либо образумишься и возьмешься за дело, либо, напротив, навсегда распрощаешься с рассудком… Последнее, впрочем, равносильно тому, что ты просто физически не выдержишь всех испытаний. Превратишься в растение, и нам придется тебя “отключить”, потому как я не вижу смысла заниматься садоводством из чистого любопытства… Либо ты будешь работать и приносить доход, либо тебя дешевле будет пристрелить. – Хэнк говорил так небрежно, словно повторял это каждое утро. – Заруби себе это на мохнатом носу…
Курт кивнул. Словам безволосого можно было верить – в его голосе не прозвучало ни одной фальшивой ноты. Он говорил то, что думал, и от этого к душе Курта как будто подвесили еще пару гирь.
Топор и Нож вышли из подвала. Оба были с пустыми руками.
Оглянувшись, Таран одобрительно кивнул:
– Отлично. Твоя экскурсия закончена. Прошу в апартаменты – завтра тебе предстоит долгий, трудный день… – Хэнк задумчиво прикоснулся к подбородку. – Хотя кто тебя знает?
Бородачи проводили Курта взглядами, в которых не было даже намека на дружелюбие. Никто из них, судя по всему, не мог понять, отчего хозяин так носится с этим наглым волчонком (а если и понимал, то не признался бы в этом и себе самому).
Курт не мог не признать, что Таран избрал верную тактику – разделяй и властвуй. Он волк, а остальные гладиаторы – люди. Ни у одного из них волк не найдет понимания, а значит, и ни поддержки, ни товарищеской помощи. Ему не останется ничего иного, кроме как обратить все свое внимание, все чувства и надежды на одну-единственную фигуру, вместо глаз у которой горел обсидиан.
И тогда уже не останется ничего, кроме жертвенной Ямы.
