Наталья Деева - Хирург
— Врёт он всё! — заорала Анжелка, прячась за меня. — Посмотри, что они со мной сделали! Я вся в грязи!
Вокруг собрались зеваки.
— Ах ты бессовесный брехло! — разгорячился чёрный, его босс был умнее: висел, не рыпался. — Посмотри, — длинный поднял с пола остатки арбуза. — Разбил. Три штука! Платить отказался!
— А шо вы руки распускаете? Баранов трахайте! — у Анжелки началась истерика. — Валите с нашей земли в горы! Вас нельзя к нормальным людям близко подпускать!
— Сумка где? — прорычал я.
— Сорок гривен платить — будет сумка, — быковал горбоносый.
— Ща урою, гнида, — я ещё раз долбанул о прилавок хряка — он аж крякнул. — Ворьё голимое…
— Васив, отдай сумку, — пропищал он.
На чёрного напал столбняк. Он лупал глазами и не мог сдвинуться с места.
— Ты не видишь, что происходит, да? — в голосе толстого прорезался акцент. — Отдай сумка!
— Сумку на базу, — гаркнул я, глянул на зевак. — А вы смотрите, суки! Средь бела дня наших шмонают, а вы, — я сплюнул.
— Мы не воровал! — засутился чёрный, положил сумку на край прилавка. Анжелка её схватила, открыла, пересчитала деньги.
— Мы взял в залог, — продолжал чёрный. — Честно, ничего не брал, — он поднял руки. — Успокойся, а? Всё отдал, ничего не трогал…
— Меня трогал! — крикнула Анжелка. — Вот! Синяк на руке! Грязными лапами своими хватал!
Я отшвырнул хряка и шепнул Анжелке:
— Вали отсюда на стоянку… вон туд, заводи тачку. Ща будет горячо.
— Ты за это ответишь, — прошипел хряк, поправляя рубашку и отступая. — За всё ответишь!
— Без базара отвечу, — сказал я и глянул на чёрного. — Сколько, говоришь, денег?
— Сорок.
Хряк подвякнул:
— И за рубашку…
— Ах, ещё и за рубашку вам дать? Я ща вам дам… за рубашку…
Шаг в сторону — удар под коленку. Хряк звонко вскрикнул, повалился, схватившись за ногу. Корчись, гнида! Смахнув арбузы, я перелетел через прилавок к горбоносому и врезал ему под дых. Булькнув, он сложился и сполз на землю. Не притворяйся, сука, ты своего ещё не получил! Я принялся отоваривать его кулаками.
Позади зааплодировали, донёсся пацанский голос:
— Врежь ему, мужик! Врежь!!!
Кто-то по-нерусски заверещал. Свинья эта, что ли, очухалась? Бросив горбоносого, я обернулся. Вовремя! К хачам пришла подмога. Через прилавок перепрыгнул здоровенный детина — я едва успел уклониться от удара. С другой стороны заходил второй, невысокий, но жилистый. На заднем плане маячили ещё трое. Минута, и они будут здесь. Пора сваливать.
Писец подкрался… Бля!!! Удар по рёбрам. Я подгрёб арматуру под себя, вскочил — подсечка. И всё. И каша. Я наугад раздавал удары. Кое-как поднялся — прут выбили, кто-то повис на руке… Горячо. Как будто кипятка хлебнул. Чёрт, ноги слабеют, что за… Кровь. Откуда столько кровищи?
— Братан, ты это…
Да это ж Толян! Схватил под руку, тянет. И ещё какие-то чуваки. Хачи пятятся. Мы тоже пятимся. Ноги разъезжаются. Звёздочки перед глазами.
— Ни хрена себе! — опять Толян, рожа перекошена, скалится, как собака
— Сука, больно! — завопил я. — Чего пузо трогаешь? Все рёбра переломали!
— Да ты перо это… ты перо поймал. Ща менты придут…
— На хрен ментов! Сваливаем! — я ощупал мокрую футболку, глянул на окровавленные руки, и перед глазами потемнело. Вовремя Толян поддержал.
Потом всё — кусками. Краски яркие. В ушах звенит. О, моя машина! Анжелка — бледная, аж синяя. О, а это что тёплое, мохнатое?.. Щенок. Малой ещё совсем, тычется носом в бок. Я уселся на заднем сидении, Толян скрутил свою рубашку, протянул:
— Приложи… это…
Я сунул, где пекло, и скривился от боли.
— В больницу надо… — лепетала Анжелка, перебираясь за руль. — Срочно в…
— Я поведу. Баба — на место, — рявкнул Толян. — А то разобьёмся нах!
Поскуливая, Анжелка уселась рядом со мной.
— Господи, я виновата, — причитала она. — Господи… Ванечка… из-за меня. Прости, Ванечка!
— Да отвали ты, — я отодвинул руку, гладящую по лбу.
Анжелка свернулась калачиком и завыла.
— Заткни хайло! — скомандовал Толян. — Без тебя тошно.
Послушалась, умолкла.
Во рту пересохло, в кишках полыхал пожар. Ранение в живот: пить нельзя, курить нельзя. Хорошо, пожрать дома не успел… Машину затрясло. Внутри тоже всё затряслось, я взвыл, сжал зубы.
— Что, миленький, что? — снова прохладные ладони на лбу.
— Что-что… Не гони — трясёт! Сдохну ща!
— Тут это… дорога — говно. Потерпи чуток, — сказал Толян. — Как у тебя с ментами?
— Нельз-зя с-светиться, — процедил я сквозь зубы.
— Ещё чуть-чуть… всё, вот и дорога… Так. Нельзя, значит, светиться. Есть у меня знакомый, типа, врач…
— Мне не нужен "типа врач"! Мне нужен самый лучший… бля… врач!
— Ну, короче, нормальный он чувак, не стуканёт. Только это… капусту любит…
— Есть у нас всё, — заговорила Анжелка. — Только успеть бы…
— Да заткнись ты наконец, — гаркнул Толян, — всё будет пучком. Ща в больничку приедем, заштопают тебя, браток.
Заверещал телефон. Анжелка вынула его из бардачка и сказала:
— Это Макс.
— Поговори с ним.
— Что сказать?
— Скажи, как есть… пусть бабла возьмёт и к больнице… вот ё-о-о… едет… Толян, шо за больница?
— Первая.
Заикаясь и всхлипывая, Анжелка коротко пересказала, что случилось. Помолчала немного и пролепетала:
— Через десять минут будет.
— Амбец им там всем, — я подумал про азеров.
На полпути нас тормознули менты. Анжелка выбежала, донеслись её вопли:
— Да, нарушаем! В больницу едем. У нас человек умирает!
Менты попались нормальные, отпустили сразу же, даже бабок не взяли.
С каждой минутой мне делалось всё хуже. Ноги окоченели, появилась слабость, веки слипались. Спать нельзя, спать нельзя. Нельзя спать! Звуки слились в сплошной протяжный звон.
Анжелка с Толяном переговаривались, Толян куда-то звонил, потом обращался ко мне, но я не слышал.
Вроде бы, приехали. Люди в белом. Больно! Опа! Я лежу, меня несут. Анжелкино лицо сверху. Не плачь, моя девочка, всё пучком… Больничка. Ненавижу больницы!
Светлый кабинет. Операционная? Я голый, грудь и живот скребут. Бля, что, нет острой бритвы? Хрень какая-то круглая в глаза светит. Врач в зеленоватой маске подносит что-то… Темно.
Хирург
— Приехали, — сказал Хирург, посигналил сторожу — шлагбаум поднялся, и машина въехала на больничный двор.
Оглядевшись, Оленька скривилась и повела плечами.
— Мерзко. Как будто возвращаешься… в то время. И чувства оживают тоже.
