Фёдор Крашенинников - После России
Местные патриотические группы и выпущенные из тюрем сторонники НОРТа в лучшем случае отправлялись на низовые должности или зачислялись в бесчисленные безвластные «советы народных депутатов» или «консультативные совещания». Буйных и пылких направляли в формируемые армии. Говоря по правде, бывших подпольщиков и героев сопротивления ожидало всё что угодно, но не реальная власть в России, возрождённой полковником Пироговым. Из огромного московского подполья заметные должности получили лишь несколько человек – и то исключительно из уважения к их бывшим чинам и заслугам.
***
Наверное, Москва просто соскучилась по столичному статусу – отсюда эти добровольные министерства и прочая возродившаяся сама собой административная жизнь имперского центра. Нельзя сказать, что в статусе вольного города бывшая столица прозябала, но в моральном смысле это были годы упадка. Про Москву не сообщали в новостях, потому что в ней годами ничего интересного не происходило. Из принципа в ней не проводили никаких крупных международных мероприятий – ни политических, ни экономических, ни культурных.
Первые недели восстания будто вдохнули в город новую жизнь. Москва будто пыталась взять реванш за все прошлые годы упадка. Царила невероятная эйфория, чередой шли приветственные банкеты и прочие праздничные мероприятия с участием осколков московского бомонда. Постоянно проходили собрания по возрождению давно упраздненных всероссийских организаций – профессиональных, творческих, политических и каких угодно. На них предлагались самые фантастические проекты: так называемый Союз кинематографистов России предложил немедленно приступить к организации Московского международного кинофестиваля, а Российский союз молодежи – провести Всемирный фестиваль молодёжи и студентов.
Пирогов был звездой, ему посвящали стихи, ему аплодировали, ему подносили цветы, жали руку или даже благоговейно её целовали. У него тоже случилась эйфория, он полюбил этот город и поверил, что это судьба – въехать сюда триумфатором и остаться в истории главного города России восстановителем и обновителем его славы.
Москва подарила Владимиру Пирогову не только ощущение триумфа, власти и успеха. Здесь он встретил самую потрясающую женщину из всех, кого довелось ему знать, – Кристину. Кристина была совсем из другой жизни – настоящей светской дамой, столичной штучкой, к такой раньше он не осмелился бы и подойти. За спиной у него был распавшийся брак с бывшей коллегой и довольно заурядная жизнь; возможно, потому он и согласился на участие в восстание, что был одинок и ничего интересного от жизни не ждал.
Кристина была живой частью ушедшей России, которую Пирогов застал совсем немного и видел только издали. Она начала светскую карьеру ещё золотые десятые годы, блистала на страницах глянцевых журналов, пробовала себя как модель и певица, участвовала в телешоу и накануне Кризиса вышла замуж за богатого и влиятельного человека, чью фамилию с гордостью носила. Муж её, весьма немолодой и нездоровый человек, вскоре помер, опозоренный и лишенный сенаторского звания. Впрочем, оставшихся от него миллионов Кристине вполне хватило на приятную жизнь между Москвой и Парижем.
В Москве, в одной из своих роскошных квартир, она открыла салон. Как высокопарно сообщала его официальная страничка в интернете, «здесь продолжаются традиции светской жизни главного города России». В её салоне действительно бывали и высокопоставленные ооновцы, и все более или менее значимые московские персоны. Так она провела послекризисные годы – весело и беззаботно, оставаясь героиней потускневшей московской светской хроники.
После смены власти Кристина Павловна собиралась отправиться в Европу, но задержалась и стала пылкой сторонницей «возрождения России».
Она буквально очаровала Пирогова, когда он наконец посетил её салон. На следующий день она позвонила ему, и он, бросив всё, приехал. Они стали любовниками. Наверное, это были самые счастливые дни в жизни Владимира Егоровича. Да, он был счастлив, он был победителем, о плохом он старался не думать. Кристина была старше его на несколько лет, однако рядом с ней Пирогов казался себе гораздо старше своих сорока двух.
В Европу она всё-таки уехала.
После всех потрясений Владимир Егорович явился к ней.
Кристина сидела в гостиной, в коротком халатике, и смотрела какой-то старый фильм.
– День сегодня был отвратительный! – Он выложил ей и про Дробакова, и про Лавренюка, и про разговор с Лапниковым.
Кристина слушала спокойно, иногда кивала.
Когда Пирогов закончил, она тронула пальчиками виски и спокойным голосом сказала:
– Володя, мне надо уехать.
– Уехать?!
– В Париж. Ты же знаешь, у меня там квартира, бизнес.
– Вот так срочно уехать?
– Да, Володя. Я и так тут просидела всё лето. Дела ждут, здоровье надо поправить, а тут сам видишь, что творится.
– Пока ничего плохого не происходит. Подумаешь, Пермь! Чёрт с ней.
– Надеюсь, ничего плохого не произойдет! Я же не совсем уезжаю. Съезжу на пару месяцев и вернусь.
– Я буду скучать. – Пирогов понял, что отговаривать её бесполезно, ждать обратно – тоже. И поймал себя на том, что не удивлен и всегда был к этому готов.
– Думаю, тебе будет не до скуки. Сейчас такое начнётся, что девочкам лучше выйти.
– Кто тебя напугал-то? Что за чушь?
– Никто не напугал, я же говорю: нужно в клинику, дела кое-какие накопились.
– И когда ты уезжаешь? Тебе дать денег? А как ты поедешь? – начал суетиться Владимир Егорович.
– Хочу завтра утром. Поеду на машине в Питер, там самолёты летают. Денег дай, если можешь, лишним не будет. Боюсь, что все мои вложения в Москве уже ничего не стоят.
– То есть ты не сейчас это решила?
– Конечно нет. Просто не хотела заранее тебе говорить, извини.
– Тебе дать сопровождающих? Ты одна едешь?
– Нет, нас несколько девочек. Если только сопровождающие без формы будут, иначе только проблемы. Главное, чтоб нас не ограбили по дороге.
– Хорошо!
Он сделал несколько звонков, последовательно удивив своих абонентов.
Фадеев обещал прислать деньги, хотя и выразил неудовольствие по поводу запрошенной суммы.
Лапников обещал дать хороших ребят в конвой и уточнил адрес.
Они провели вместе ночь.
– Если хочешь, можешь жить здесь! – сказала она прощаясь.
На том и расстались.
Рано утром Владимир Егорович ехал на очередное совещание и думал, что мог бы, наверное, и не отпускать её. Но жить не с гордой, свободной женщиной, а с пленницей ему не хотелось. «А мог бы и уехать. Взять больше денег, сказать, что едет её провожать – и улизнуть, убежать. Но нет, не получилось бы, и потому, что свои не отпустят, и потому что спрятаться в этом маленьком прозрачном мире негде»
