Фёдор Крашенинников - После России
– Работал, наверное.
– И как среагировали, когда узнали новости?
– Да как… Ну мы с ребятами возмущались сильно… Выпили потом.
– А почему не вышли протестовать?
– Так против кого? Мы никаких иностранных оккупантов не видели, вся власть сначала осталась прежней… Потом только новые вылезли, хотя тоже, говорят, из старой колоды.
– То есть вся ваша власть была предателями?
– Получается, что была, хотя странно, конечно… Они вроде бы до последнего всё делали правильно… Когда я на Донбассе еще был, приходила помощь от нашего губернатора, нас как героев провожали же… Не знаю, может, им угрожали? Если честно, тот еще жулик был, губернатор-то наш. Как и все тогда…
– А вы, значит, верите в эту сказку, что в России вся власть была коррумпирована? Жулики и воры, да? – тезис, что докризисная власть целиком состояла из жуликов и воров, глубоко был внедрён многолетней антироссийской пропагандой, что, по опыту Бурматова, ему верили даже преданные сторонники восстания. Как с этим бороться, он еще не придумал и много размышлял на эту тему.
– Ну, жуликов и воров там хватало… Да когда их нет-то? У нас в России всегда так… И тогда жулики, и Юркевич со свой шайкой – тоже жулики! Показывали тут его дворец, вот же шельмец! Золотые унитазы, ну ты подумай!
– И мы жулики? – Бурматов лично готовил разоблачения коррупции при дворе Юркевича. Однако многократно показанный помпезный дворец принадлежал вовсе не генералу, а какому-то цыганскому предпринимателю, уехавшему сразу после начала событий. Юркевич жил хоть и богато, но ничего особенно впечатляющего в его доме не было, а у цыгана были настоящие золотые унитазы!
– Вы нет, вы не такие, вы за народ! – торопливо пояснил водитель, но Бурматову показалось, что этот мужик всех всегда будет считать жуликами.
– Да, враги клевещут на нас круглые сутки, но это все враньё. Владимир Егорович живет в походных условиях, остальные члены правительства тоже! – назидательно произнес Бурматов, а потом подумал: интересно, как бы мы развернулись, если бы удалось победить? Россия вон какая огромная, богатая, что ж, нам в землянках жить? Впрочем, сначала надо победить, сесть покрепче, а там уж никто и не осудит. – Ну а все-таки, что люди говорят о всех нас? Мы же народу стали известны только после начала восстания, а до этого нас никто не знал. Я тут недавно участвовал в работе собора, так там многие деятели говорили, что мы слишком мало привлекаем на ответственные посты тех, кто выдвинулся при Путине. А вы как думаете? Я вас спрашиваю не как министр, мне интересно человеческое мнение. Может быть, и правда надо ещё больше?
– Человеческое мнение? Да я бы эту публику первой перестрелял, вот какое моё мнение.
– Почему это? – Бурматов приятно удивился.
На самом деле, все эти бывшие раздражали его, и в глубине души он глубоко их презирал. Подростком, обнаружив, что никакой России больше нет, он был поражён всеобщим спокойствием по этому поводу. И самое главное, прежние лица оставались на прежних местах, за редким исключением, что он едва ли тогда заметил. Директор школы, которая еще недавно лично проводила уроки патриотизма, распорядилась срочно убрать стенды о России и Путине. Классная руководительница, которая на уроках то и дело сбивалась на темы о Донбассе и Америке, вдруг потеряла интерес к политике и теперь строго придерживалась учебного плана. Новейшую историю вообще перестали преподавать. Тимофей некоторое время демонстративно ходил с георгиевской ленточкой, но потом в школу вызвали отца и ленточку пришлось снять.
С тех самых пор ему казалось очевидным: те, кто, находясь во власти, довел Россию до гибели, должны быть судимы как ответственные за её беды. Не только бывшие министры и крупные деятели, но и рядовые чиновники и даже директора школ. Все, кто не боролся до конца. Но это были эмоции, которые он умел скрывать. Новому режиму нужна была связь со славным прошлым, и для этого Пирогов пригласил «бывших» помогать новой власти. Да и деваться было некуда: на местах кадров не хватало, нужно было кого-то ставить вместо разбежавшихся коллаборационистов. В смысле привлечения к всероссийской политике все было не так однозначно.
Проводить выборы, а тем более во всероссийский парламент никто пока не планировал. Все это откладывалось на послепобедное время. Тем не менее постановили, что видимость парламента все-таки нужна, поэтому и был создан Собор. В него вошли бывшие депутаты Думы, сенаторы, общественные деятели, губернаторы и чиновники, которые в силу каких-то причин лишились прежних постов. На участие в соборе принимали всех, кто хотел и сумел доказать, что был патриотом, а не раскачивал лодку и не шакалил у иностранных посольств.
К сожалению, на призыв сплотиться вокруг новой власти откликнулись немногие из тех, кто остался в живых. Когда Бурматов разослал членам правительства список зарегистрировавшихся для участия в соборе, самым популярным отзывом был вопрос: «а кто все эти люди?».
Известных или хотя бы знаковых имён в списке действительно не было. Каждый из этих господ предоставил свои статьи, выступления, книги и записи, однако создавалось впечатление, что в старое время они отсиживались на задних скамейках и со своим патриотическим мнением вперед не лезли. Попытки выяснить, чем конкретно они занимались в период Кризиса, были безрезультатны. Люди, – готовые часами рассказывать, как они ездили в Крым и на Донбасс, как обличали американский империализм, встречались лично с Путиным, выступали и предупреждали, принимали самые нужные и патриотические законы, – демонстративно обижались, когда их вежливо спрашивали: что конкретно они делали именно тогда, когда самое страшное-то и началось?
Это было общее расстройство памяти. Многие ярко и подробно рассказывали про 2014-й год, как тогда было радостно и хорошо, какой тогда была Россия счастливой и гордой, какое было воодушевление и единение. А вот дальше начинались путаные рассказы: стало не до политики, жить стало тяжелее, американцы всё испортили, но и наши виноваты были.
Впрочем, для заседавших на Соборе старая власть была идеальной, во всём правой. Они даже требовали повесить в зале заседаний большой портрет Путина, но Бурматов оставил как есть: огромную карту России в старых границах и парадный портрет Пирогова. Это вызвало бурю негодования среди участников Собора, но потом они смирились. Их больше интересовали вполне конкретные вопросы: когда им выдадут какой-нибудь пост или актив, которым они могли бы руководить? Когда будут наказаны и пойманы те, кто много лет их травил и обижал, – у каждого был заготовлен список. Наконец, интересовали пенсии, а в последнее время и пайки. Способных адекватно выступать и производить благоприятное впечатление на массовую аудиторию во всем собрании оказалось человек пятнадцать – двадцать. От остальных был чистый вред. Идиотские выступления регулярно демонстрировались противником в своих передачах и производили негативный эффект. Мысль, что какой-то трясущийся маразматик, о заслугах которого перед Россией в прошлом ничего нельзя было найти даже в самых комплиментарных справочниках, и есть та самая новая власть новой России, деморализовала многих сторонников на местах. Особенно досаждали требования немедленно вернуть Кавказ и Крым. Как они себе представляли завоевание этих территорий и, самое главное, их интеграцию в остальную Россию, выяснить не получалось. Для этих несчастных Россия существовала только в том виде, в котором они её помнили, и на меньшее они не были согласны даже на краю могилы.
