Фёдор Крашенинников - После России
Дробаков со своей Ударной армией кочевал из города в город, развлекаясь выступлениями, казнями, народными сходами и, к сожалению, грабежами и прочими малоприятными вещами. Именно он вошёл в Пермь, и всё, что он вытворял и там, и по дороге туда было чистой его и его штаба импровизацией. Самым приличным человеком в его окружении был отправленный «на усиление» Заварзин, который умудрялся вносить в этот хаос хотя бы видимость осмысленности. Впрочем, и Заварзин туда был отправлен, чтобы здесь не мешался со своими идеями и предложениями: у него были слишком большие связи в Москве – и среди подпольщиков, и среди «бывших», поэтому его боялись как возможного конкурента.
Между прочим, в Поволжье была какая-никакая армия, с нормальными офицерами – на её базе официально были созданы армии Пятая и Шестая. Наверное, можно было там найти боеспособные соединения и адекватных командиров, но поволжские армии так и стояли без дела, и кто там сейчас командует, было не совсем понятно.
«Честно говоря, у нас и армии-то никакой нет, не то что разведки!» – признался себе Пирогов, махнул рукой и обернулся к Лапникову.
– Откуда вся эта дезинформация? Мы ведь могли бы закрепиться в Перми и спокойно ждать развития событий. Если бы они посмели бомбить город – это все равно было бы лучше идеи выдвинуть все части на восток, разве нет?
Лапников казался спокойным.
– Владимир Егорович, источники, которыми я пользуюсь, раньше меня не подводили. Сейчас я пытаюсь понять, почему так случилось. На все вопросы готов ответить вам лично, это слишком секретная информация!
– Вы слышали, товарищ верховный главнокомандующий? Я возглавляю штаб Российской армии, а от меня скрывают все! – Лавренюк не скрывал своего бешенства.
«Я вот Россию возглавляю – и от меня, похоже, тоже многое скрывают!» – подумал Пирогов, но ничего не сказал.
Позднее был длинный и полный недомолвок разговор с начальником Службы безопасности. Он признавал, что его источники недостоверны, но настаивал, что других все равно нет.
– Возможно, это была спецоперация, жертвой которой пали наши друзья, но они уже и сами всё поняли, разберутся.
– Наши друзья – это кто? Китайская разведка? Индийская разведка? Иранцы? Афганцы? В подполье я уже не верю. Кажется, будь у нас более или менее развёрнутая сеть сторонников, мы бы и то знали больше.
– У нас друзья везде: и в индийской разведке, и в афганской, и в иранской, и даже в бразильской. Я вам много раз докладывал: Рижская система не нравится многим на этой планете, и нам готовы подыграть разные силы. Я годами выстраивал систему связей, она позволила начать наше дело и далеко продвинуться. К сожалению, случилась ошибка.
– Ошибка? Случился перелом! Против нас работает Объединенный штаб, который явно не сборище маразматиков, как наш, и ресурсы имеет несопоставимые! У нас даже авиации нет, не говоря о спутниках! Тридцать поволжских самолетов! Меня убеждали, что они могут летать, и что же? Кто-то где-то нажал кнопочку – и они превратились в бесполезный хлам! Мы только раз столкнулись с организованным сопротивлением – и оказалось, что у нас нет ни армии, ни разведки. Ничего! Крестовый поход детей какой-то! Сколько хороших людей погибло!
– Да, погибло…
– Скажите, нам есть на что надеяться? У нас есть какие-то ресурсы?
– Безусловно, Владимир Егорович! Безусловно. Меньше слушай этих «бывших». Зачем ты вообще относишься к ним серьёзно? Ты же прекрасно знаешь, что все эти государственные организации просто для солидности! Они свою Россию однажды уже профукали.
20. Бывшие
Для солидности действительно успели создать много всего ненужного, и эти учреждения уже начинали раздражать своей бесполезностью. Изначально рязанские заговорщики вовсе не собирались переезжать в Москву, планируя сделать её лишь символической столицей России. В послекризисное время в Рязани был построен комплекс офисных зданий, ничто не мешало сосредоточить там все нити управления. Но когда Москва так легко досталось, настроение сразу изменилось. В Рязани оставили только центральный банк, который продолжал печатать русские рубли, по умолчанию ставшие валютой новой России.
У Фадеева была подобрана небольшая команда, он вывез этих управленцев из Рязани и рассадил во главе ключевых министерств. Остальных сотрудников набрали в Москве – от желающих не было отбоя. Министерства воссоздавались сами собой: отставные федеральные чиновники занимали здания своего бывшего ведомства, рассаживались по кабинетам и шли докладывать о себе, не забывая прихватить сметы. В итоге в России появилось огромное министерство иностранных дел, работало министерство юстиции, промышленности, энергетики и еще много каких министерств. Некоторые функционировали даже без финансирования – на чистом энтузиазме, но, конечно, в ожидании грядущих благ.
Пирогов не любил всех этих «бывших», как вообще недолюбливал чиновников, но предпочитал делать ставку на них, а не на недавних подпольщиков или публичных борцов с режимом Юркевича или московских оппозиционеров.
Бывших подпольщиков он боялся, справедливо полагая, что его полицейского прошлого они не забыли и не простят. И с этим страхом он не мог справиться: не помогали ни горящие верой глаза, ни уверения в готовности умереть за него, и вообще, никакие рациональные аргументы не помогали. Искреннее обожание, очевидная преданность «великому делу возрождения России» не только не радовали, более того – пугали. Полицейским чутьём он понимал, что случайно оказался вождём этих людей, что терпят они его только до поры – пока он отвечает их глупым представлениям о возрождении России и русской судьбе. «Сначала мы разгромим сепаратистов, а потом эти патриоты припомнят мои похождения, и меня – на той же виселице вздернут!» – эта мысль жила в нём, и в той или иной степени её разделяли в его окружении. Фадеев, с которым он как-то поделился своим видением ситуации, полностью с ним согласился и сформулировал государственную стратегию: на время возрождения России необходимо дать этим людям возможность приносить пользу, а после победы надо будет персонально разобраться с каждым.
На местах дела обстояли и того хуже – не запачкаться в работе на марионеточную Русскую Республику сумели немногие. Большая власть областных администраций оказалась в руках развивших активность «бывших», чуть ли не руководителей каких-то забытых исполкомов «Единой России».
Слушая верноподданнические речи оживших политических трупов, Пирогов часто думал о Путине. Раньше он мучился вопросом, почему этот харизматичный популярный президент, несомненный патриот России, последовательно делал ставку на всякую вороватую шушеру, которую, как казалось юному наивному Пирогову, нужно было пересажать в первую очередь. Были же пылкие патриоты, готовые на всё! Но их не пускали во власть. И только оказавшись в положении национального лидера, Пирогов осознал всю мудрость предшественника: управлять проще управляемыми, а пылкие патриоты и бывшие подпольщики слишком часто настаивают на своей точке зрения, вопреки начальственному мнению. Впрочем, внешне отношение рязанцев к «героям и мученикам русского сопротивления» было очень теплым – Бурматов постоянно превозносил их заслуги и рвение. Сторонние наблюдатели искренне полагали, что именно эти ребята и стали главной опорой нового режима, но в реальности все было иначе: даже московское подполье воспринималось рязанцами с меньшим энтузиазмом, чем демонстрировалось. Хотя только благодаря московскому подполью столица России досталась Пирогову без каких-либо усилий с его стороны.
