Филип Пулман - Тень Полярной звезды (Салли Локхарт - 2)
Двери распахнулись, и зрители хлынули в ярко освещенное фойе; колеблющиеся огни газовых светильников отражались на позолоте, красном дереве и стекле. Они заплатили по шиллингу и шестипенсовику каждый за кресла в конце первого ряда и, усевшись в пропитанном табачным дымом зрительном зале, стали наблюдать, как оркестр занимает свои места в оркестровой яме и настраивает инструменты. Джим время от времени вертел головой, рассматривая публику.
- Беда в том, - проворчал он, - что мы не знаем, кого ищем. В конце концов, навряд ли они повесили себе на шеи плакаты.
- А парни, которых ты видел, когда вытаскивал Макиннона из "Британии"? - спросил Фредерик.
- Понимаешь, здесь чертова прорва народу, Фред. А эти могут быть там, за кулисами, хотя почему-то я сомневаюсь. У них здесь должен быть свой человек возле двери на сцену. Думаю, они бросятся прямо к нему, если вообще собираются что-то сделать.
Салли, также поглядев вокруг, подняла глаза на ложи с противоположной стороны зала. Их было шесть, причем четыре оставались темными, но в одной из двух освещенных лож сидело трое муж чин, и один из них смотрел через театральный бинокль прямо на нее.
Он поймал ее взгляд, опустил бинокль, улыбнулся и слегка поклонился. Она заметила отблеск золотой оправы его очков.
- Мистер Уиндлсхэм, - пробормотала она не вольно и отвернулась. *
- Кто он? - спросил Фредерик.
- Секретарь Беллмана. Во второй ложе от центра, и он видел меня. Что будем делать?
- Что ж, игра продолжается, это ясно, - сказал Фредерик и обернулся, чтобы посмотреть вверх. - Прятаться теперь нет смысла - он же видит, что мы вместе. Там еще один парень, Джим... нет, двое. Ты можешь сказать, кто они?
Джим тоже вытянул шею, но, приглядевшись, покачал головой.
- Нет, - сказал он. - Они держатся сзади, в тени. Возможно, коротышка и есть тот парень, которого я видел в гримерной Макиннона, но все-таки я не поклялся бы, что это он. Чертовски не повезло. Я бы поднялся туда и запер их в ложе, как сделал в тот вечер, но они же увидят, куда я иду.
Фредерик по-приятельски помахал сидевшим в ложе рукой и повернулся к сцене. Оркестр был уже наготове.
- Они могут следить за нами, - сказал друзьям Фредерик, - зато мы можем оказаться на сцене быстрее. Если дело дойдет до потасовки, Джим, мы их задержим, а Салли займется Макинноном. Кастеты с тобой?
Джим кивнул.
- Дверь, что позади конферансье, ведет прямо за кулисы, - сказал он. Они просчитались, выбрав ту ложу, чтобы поджидать его. В этом наше единственное преимущество.
- Если у них нет еще кое-кого за кулисами, - сказала Салли.
Больше разговаривать они не могли: грянул оркестр, зазвенели цимбалы, загремели медные тарелки - там, где они сидели, больше ничего не было слышно. Джим, крайний в ряду, чуть ли не ежесекундно поглядывал на ложу, а Фредерику ничего не оставалось, как наслаждаться представлением.
Появились венгерские велосипедистки мадам Тароцци и удалились; за ними последовали мисс Эллалина Бегуэл (сопрано), Молниеносный импровизатор (скетчи) и мистер Джексон Синнот (комические и патриотические песни); те трое по-прежнему оставались в своей ложе. В какой-то момент Салли поглядела вверх и увидела, что Уиндлсхэм все так же не сводит с нее глаз, увеличенных поблескивающими очками, со странным, снисходительным выражением; она ощутила себя неприятно обнаженной. Она резко отвернулась и постаралась не думать об этом.
Наконец конферансье объявил: "Великий Мефистофель"! Барабанная дробь, дирижер за роялем левой рукой берет громовый басовый аккорд, правой подает знак четырем скрипкам, и раздается таинственное тремоло; наконец включаются цимбалы, туш, занавес взвивается. Фредерик и Салли подались вперед.
В центре сцены стояла изящная фигура во фраке, с белой бабочкой. Лицо артиста закрывала белая маска. Салли никогда не видела Макиннона, но тотчас узнала его, и не только потому, что настороженно выпрямившийся Джим слева от нее прошептал:
- Это он, чертова кукла!
Фредерик, сидевший справа от нее, опять откинулся на спинку кресла. Салли увидела на его лице выражение чистого детского наслаждения и почувствовала, что улыбается ему в ответ. Он повернулся к ней и подмигнул. Представление началось.
Каков бы он ни был в других ситуациях, этот Макиннон, но он был артист. И маска не только скрывала его лицо, она действительно была важной частью того, что он делал на сцене, - столь же значительной, как и тот белый грим, которым он воспользовался в прошлый раз. Он не произносил ни слова, и создаваемая им атмосфера была зловеща, еще усиленная множеством трюков, материализовавшихся в виде ножей и шпаг, режущих, пронзающих и вспарывающих. Движения, пантомима и бесстрастная месмерическая маска - все это обостряло ощущение опасности и ужаса. Публика, которая только что бурно веселилась, буквально застыла, но это не было неодобрением или отвращением - она благоговейно замерла. То же испытывала и Салли. Макиннон был феноменален.
Несколько минут они смотрели на сцену, не в силах оторвать от него глаз; но тут Джим повернул голову, взглянул на ложу - и толкнул руку Салли.
- Они ушли! - шепнул он.
Она встревожено обернулась и тоже увидела, что ложа пуста. Джим выругался, Фредерик весь напрягся.
- Они оказались умнее нас, - сказал он чуть слышно. - Черт побери, они уже за кулисами. Как только он пойдет со сцены, мы рванем туда...
Но Макиннон приготовил свой собственный сюрприз. Музыка внезапно оборвалась, маг стоял, высоко вскинув руки, - и вдруг резко опустил их. Два мерцающих пурпурных полотнища, шелково струясь по его рукам, соскользнули вниз, до самого пола, словно два кровавых водопада.
Вдруг все светильники разом погасли, и лишь единственное пятнышко света сконцентрировалось на нем. В зале воцарилось гробовое молчание. Он торжественно подошел к авансцене.
- Леди и джентльмены, - сказал он (это были первые слова, им произнесенные). Его голос был ясен и мелодичен, хотя сквозь маску на лице звучал таинственно, словно голос чужеземного божества в древнем святилище.
Оркестр замер. Никто не шевельнулся. Казалось, вся публика одновременно затаила дыхание.
- Под этими шелковыми покровами, - продолжал он, - я держу в руках два могущественных дара. В одной руке у меня драгоценный камень, изумруд, старинный бесценный изумруд, в другой же моей руке - кинжал.
Безмолвный трепет пробежал по залу.
- Жизнь, - продолжал он завораживающим гипнотическим голосом, - и смерть. Изумруд подарит своему владельцу, если он пожелает продать его, здоровье и роскошь до конца его дней. Кинжал, в другой моей руке, пронзит его сердце - и вместе с ним придет смерть... Один из этих даров, но только один, я вручу тому смельчаку, который решится ответить на очень простой вопрос. За правильный ответ он выиграет изумруд, за неправильный - кинжал. Но, прежде всего, сами дары...
