Олег Верещагин - Garaf
Обзор книги Олег Верещагин - Garaf
(содержит элементы ритуального проклятья святотатцам)
Итак, я не выдержал.
Сорвался.
Нарушил клятву, которую повторял… ммм… да, повторял двадцать четыре года, почти каждый раз, когда обдумывал новые и новые сюжет своих книг (которые начал писать класса со второго, беспощадно коверкая нравившиеся мне произведения!).
Страшную клятву…
Никогда не писать ничего о мире Джона Роналда Руэла Толкиена!
НИ! КОГ! ДА!
…Все знают, как твёрдо я соблюдал клятву. И в тяжкие, чёрные годы владычества графомана и плагиаторщика Перумова, чьи первые книги я сдуру купил в 95–м. И в ещё более тяжкие, хотя и не чёрные, а галлюцинаторно–розово–голубые годы тошнотного (увы — необходимого по профессии!) чтения опусов про добрых орков и пьяных эльфов (на тему: «Я там был, я всё видел, Профессор ошибался и всё было не так!»).
Я держался.
Я твёрдо не хотел осквернять страну, которая открылась однажды девятилетнему пацану на крыше сарая, где он, совершенно потрясённый, увидел перед собой мир (позже я узнал — значительно порезанный цензурой…) какого–то Толкиена, о котором я тогда ничего не знал толком, кроме того, что ТАКИХ книг я не читал ещё ни разу. Я принял Средиземье всё, целиком и мгновенно, чем поразил родителей (не нашедших в этой книге ничего интересного… впрочем, папа уже не первый год искал истину на дне стакана, а мама позже книгу всё–таки прочитала…), да и большинство друзей–приятелей (лишь позже, в подростковые годы, мне удалось совратить пару человек на те же тропы, которым и снова и снова отправлялся странствовать я (хорошо, что книги тогда издавали добротно!!!)…) Как же я жалел, что могу читать и перечитывать только ОДНУ часть…
Короче, я был верен той клятве, не желая пятнать Средиземье своими следами…
…Во всём виноват Пашка.
Я повторяю это снова — во всём виноват Пашка, и прошу зафиксировать это для будущих поколений — во всём виноват малолетний (14 лет на момент того разговора) засранец (я не откажусь от своих слов даже под пыткой) Павел Зубков.
Это поразительно начитанный и умный (даже по меркам моего детства, когда мальчишки читали в сто раз — без преувеличения — больше… да и умнее были значительно) мальчишка, которому я обязан кропотливой работой по перепечатке некоторых моих книг (и многочисленными опечатками в оных). Интересы Пашки в музыке и литературе до такой степени совпадали с моими, что я, поэкспериментировав, начал давать ему «потоком» всё, что читал и слушал сам…
…пока не споткнулся на Толкиене. Дж.Р.Р. Великом Профессоре.
А ведь я был уверен — уверен! — что книга Пашке понравится!!!
И добро бы он просто промолчал. Хотя бы из вежливости.
Белобрысый потомок русских, немцев и скандинавов (в его жилах течёт именно эта жуткая смесь), экс–беженец из Казахстана и пр. и др — короче, Павел Зубков не пожелал щадить моих чувств. Правда, конспективно — весной 2008 года, отдавая мне первый том — он сказал просто: «Фиг–ня!» — именно так, раздельно. Я так очумел, что решил, будто ослышался и через какое–то время поинтересовался, нести ли вторую книгу. В ответ на что получил недоумённый взгляд и почти ласковое, как будто обращённое к умалишённому, пояснение: «Олег Николаевич, но это же правда фигня…» Я повторил вопрос с угрозой в голосе: нести или нет?! Павел огрызнулся: «Нет!» На майке у него в тот момент был изображён наш тамбовский символ, и вообще он сам сильно напоминал собирающегося тяпнуть надоедливую руку молодого волка.
Я «отпал». Гнев бушевал в моей груди. Мне хотелось сказать то, что я никогда не говорил ни одному из своих подопечных — сакраментальное и очень обидное, но часто употребляемое многими моими коллегами: «Мал ещё рассуждать!» Но я удержался… Я ведь сам вызвал его на этот разговор.
Толкиен всё написал не так, потому что не так пишет Пехов. А как пишет Пехов — это и есть правильно. Эльфы, орки, гоблины и вообще. У Пехова — правильно, у Толкиена — нет.
Мне захотелось убить Пехова, которого я и раньше–то не любил. Но было уже поздно. Пашка получил сильнейшую дозу антитолкиеновской сыворотки — прочёл русского автора, пишущего фэнтэзи на западные темы. Причём автора совершенно не задумывающегося над категориями добра и зла, а просто гонящего острый сюжет. Смертельное и неотразимое блюдо даже для очень умного мальчишки, вовремя не прочитавшего Профессора.
Я был бессилен.
Спасать Пашку было поздно. Увы. И я решил отомстить. Совершенно недостойно отомстить четырнадцатилетнему подростку.
Я сделал Пашку Зубкова главным героем этой книги.
Всю тонкость моей мести вы поймёте позже…
…Хочу предупредить сразу — эта книга — книга правоверного толкиниста (хотя и не толкинутого). Любителям «смотреть на вещи с ТОЙ стороны» и вообще выискивать сложные объяснения простым вещам она покажется унылой и скучной, как Библия — завзятому атеисту. Те, кто захочет найти тут «новый подход, «оригинальное видение» или — не дай боги! — «революционные концепции» будут жестоко разочарованы. Всё очень традиционно. Во всём. От секса до политики.
Увы.
Но хочу предупредить так же, что, в отличие от «коренного» мира моя книга по изложению вовсе не эпична. Это не большое полотно величавого старинного гобелена, прекрасного и бесценного, с которым надо обращаться бережно (усердно пашущие толкиеновскую ниву об этом забывают…). Это — картина неореалиста–романтика, где видно, как конь роняет с губ пену, а из–под ногтей руки, сжимающей меч, выступает кровь…
И конечно же, эта книга не была бы моей книгой, не стань её главным героем «наш человек там». Такой, какой он есть. Мой любимый «герой с улицы».
Книга именно моя — о Добре и Зле, о выборе и страхе, о боли и любви… Ну и немножко всё–таки — см. строчку ниже.
Месть! Смерть!! И преисподняя!!!
Итак — от начала Третьей Эпохи прошло 1408 лет.
У нас же было лето 200… года.
Верещагин Олег Николаевич
Garaf*
Первый ребячий испуг окровавленной стали…
В страхе обмоченный килт в негеройском бою…
Мухи на трупе — мы с ним ещё утром болтали!..
Ночь без конца в заражённом чумою краю…
«Крыс» и «Шмендра». Песня о славе.*Garaf — волк (синдарин)
Глава 1 -
в которой наглядно показан вред романтического взгляда на мир.
Мир — поразительно скучное место.
Если тебе четырнадцать лет — он скучен особенно.
Пашка перевернулся с боку на бок, откинул простыню и тяжело вздохнул.
В этом мире всё поделено, расписано и высчитано. Например. Люди получают паспорта в четырнадцать лет, потому что кто–то решил, будто это самый подходящий возраст. Но с какой пьянки именно этот возраст — и для всех?
А самое главное… самое главное неинтересно тут. Честное слово.
Пашка перевернулся на спину и стал смотреть, как за окном мигают звёзды.
Раньше было интересно. Мальчишка усмехнулся в темноту. Да–да, конечно, он сто раз слышал. Хорошо мечтать о прошлых временах, лёжа в постели… а стоматологов нет… а средний срок жизни 35 лет… а войны… а чума… а то–сё–пятое–сотое… И, наверное, всё так и было. И стоматологов нет.
Да хрен бы с ними, со стоматологами. У него хорошие зубы. Проволоку перегрызть можно.
За окном в отдалении истошно заорал пьяный. Что–то, как ни странно, оптимистичное.
Пашка сердито закрыл глаза и попытался уснуть.
Может быть, это из–за того, что он любит читать книжки и слушать хорошую музыку? Но и остальные вокруг не выглядят счастливыми. Даже самые примитивные существа, и те какие–то… Если радостные — то с пьянки или истерично.
В голову полезли строчки Олега Медведева — «Кайнозой»… Раньше он не знал этого певца и вообще мало слушал бардов. Но Олег Николаевич его на это счёт здорово просветил… вот только приступы такой тоски стали чаще. Как там?..
…Но как ты там, где ты там, малыш,
Быть может, тоже ночей не спишь,
А за окном, как и здесь, могильный август, дождик косой,
А впереди двадцать первый век,
Текучий камень пангейских рек,
Потом осенняя слякоть, потом зима, потом кайнозой…
Сперва он просто слушал. А потом Олег Николаевич как–то раз расшифровал эти строки. Оказалось, что в них есть смысл, а не просто ритм и печаль…
Пашка снова открыл глаза. Улыбнулся. Оказывается, некоторые хорошие современные песни надо воспринимать, как стихи древних скальдов, где смысл прятался за та–а–акенными словесными оградами, что ух. Правда — там смысл был воинственный. А тут — горький.
Там в самом начале: «Каменных рек Пангеи не взять рукой…» Каменные реки — это города. Пангея — древний пра–континент… и так же называется проект будущего, который проталкивают американцы: единый мир под их властью. Текучий камень — бетон; текучий камень пангейских рек — городские улицы, дома из серого одинакового бетона, мир двадцать первого века… Потом — осенняя слякоть; грязь в жизни, грязь везде, тусклое существование… а потом — зима. Уж не ядерная ли зима? Или просто холод человеческих душ? А потом — кайнозой. Время беспощадных хищников, мир динозавров, где прав тот, у кого длинней клыки и меньше совести… Вот и смысл песни. Печальный и страшный.
Как ты там, где ты там, малыш? Быть может, тоже ночей не спишь?
Не сплю, хотя и не малыш, подумал Пашка. Или малыш? Мечтаю о сказке. Да ещё и красивой.
Он потянулся, прислушался, как сопят спящие братья. Да, вот уж у кого никаких проблем со сном. У Сёмки — в силу мелкости возраста. У Димки — в силу черт характера; он и на сковородке уснёт.
Снаружи опять, но уже дальше, взревел пьяный. Собаки отозвались радостной кантатой. А вот интересно, о чём думают пьяные? Уж точно их не беспокоят мировые проблемы…
Он уставился на полную луну, как раз появившуюся в окне. А что, если в нём есть что–то от оборотней? Недаром ему так нравятся волки, ночь и луна… Пашка попытался высмеять себя за уж совсем детскую попытку найти в окружающем хотя бы кусочек сказки — но почему–то не получилось. Высмеиваться не было желания абсолютно. Было желание протянуть руку и коснуться луны. Интересно, она зазвенит, если щёлкнуть по краю пальцем?
Засыпаю, подумал он. И почему–то встряхнулся, испуганно отгоняя сон, хотя ещё минуту назад именно заснуть и хотел больше всего. Наверное, всё–таки успел уснуть по–настоящему, потому что рывком сел в постели, пытаясь отделить сон от яви. Луна ломилась в окно; несколько мучительных секунд Пашка не понимал, спит или нет, что ему приснилось, а что было на самом деле.
Он толкнул локтем подушку и опять лёг. Почему–то вспомнилось, как обиделся Олег Николаевич, когда он вернул недочитанную первую часть «Властелина Колец». Старая книжка, неинтересная. В конце концов, он так и сказал. Ну, конечно, Олег Николаевич прав — из неё, можно сказать, выросло всё фэнтэзи. Но из наскальных рисунков выросла вся живопись — что же теперь, обвешать всё вокруг наскальными рисунками и ничего больше не признавать?
Сравнение ему понравилось. Он решил, что непременно так и скажет Олегу Николаевичу при следующей встрече. А пока… какая луна… Не отрывая от неё взгляда, он зашептал — еле слышно, но самому слова казались невероятно громкими…
Я видел рай и видел ад,
Я видел Ла–Манш и Париж
И тень моя, пол года назад,
Московских касалась крыш.
Сорок крестов на моём боку.
Сорок побед и смертей.
Сорок раз навстречу врагу
Слал я свинцовых чертей.
Но сердце моё (ты веришь, нет?!)
Не радо в смертельном бою.
Врезался в душу лунный свет.
Ему, ледяному, пою.
Луна, ты слышишь? Луна, постой!
Зачем ты одна паришь?!
Зачем же ты смотришь с такою тоской.
Услышь же меня! Услышь…
Но нет ответа. Надменна она.
Ты для неё — каприз!
И встал мотор… Прощай — Луна!
И камнем ринулся вниз.
Стихи А.Наумова.
Снаружи начинался ветерок, ветви покачивались… Значит, скоро рассвет. Да что ж в самом деле такое?! Пашка за собой знал, что он — «сова». Но уж так–то… Хотел уснуть — чем–то сам себя напугал, не поймёшь теперь, чем…
А что если… Он хмыкнул и привстал. Можно сейчас одеться и пойти погулять. А днём забраться в какое–нибудь укромное местечко и выдрыхнуться разом за всю ночь. Ну лето же, каникулы, и не так уж их много осталось… Пойти и сделать какую–нибудь глупость… например, изрисовать рунами всю автобусную остановку. Или логотипами «Арии»… А то «Fesh, Fesh» — куда не пойдёшь, везде взглядом натыкаешься… Или ещё лучше — перебраться через заболоченную низину за огородами, подняться на склон и усесться где–нибудь в роще на поваленное дерево. И сидеть, пока не встанет солнце, отмахиваясь от комаров…
