Глеб Голубев - Сын неба
Лейтенант порылся в шкафу, достал большую картонную коробку, а из нее проволоку на металлическом стержне и, завернув в бумажку, передал мне. Я написал расписку, подмахнул протокол и отправился прямо на почту, чтобы сразу же отправить проволоку Мишке в Москву.
Теперь оставалось одно: терпеливо ждать. Но разве это возможно, когда речь идет о таких загадках!..
Некоторые из них, давно мучившие меня, теперь были разгаданы. Я узнал, почему жители города вдруг переименовали его в Уранополис, почему в честь этого события начеканили монет с изображением бога Асклепия и небесных светил. Раскрылась и тайна загадочного языка, доставившая нам так много хлопот.
Все стало ясным. И странное дело: я испытывал от этого не только вполне естественную радость открытия — и грусть тоже. Как ни говори, все-таки несколькими загадками на свете стало меньше.
Но зато какая поразительная загадка маячила впереди! Неужели мы и впрямь напали на след космических гостей?
Мы повели раскопки сразу на нескольких участках. Засверкали на солнце наши лопаты, навалились повседневные будничные хлопоты по расстановке рабочих, добыванию продуктов подешевле, чтобы сэкономить побольше и за счет этого растянуть срок работ. Меня с головой захлестнула деловая текучка.
И через три дня нам посчастливилось сделать действительно выдающуюся находку. Мы раскопали ту самую темницу, в которой томился Уранид!
Это была глубокая, метра в три яма, облицованная неотесанными камнями. Крыша темницы обвалилась во время пожара под тяжестью рухнувшей на нее кровли храма.
Вы понимаете, с каким трепетом я раскапывал эту древнюю тюрьму, где кончил свои дни Сын Неба. Да, он погиб именно здесь, сомнений теперь не было!
Мы нашли два скелета. Один лежал у самого порога, всё еще сжимая в давно истлевшем кулаке рукоять заржавленного меча. Другой скелет лежал в углу — и вокруг него всё еще змеей обвивалась прочная, тяжелая цепь, приковавшая его к стене.
Это был, несомненно, Сын Неба. Но чьи же останки мы нашли в пещере? Коварного раба Сонона, которого жрец посылал убить Сына Неба? Но откуда там взялась эта проволока? Ведь она, похоже, к Ураниду не имеет никакого отношения? Обронил уже гораздо позже кто-то другой, побывавший там, в пещере?
Какая драма разыгралась в этом подземелье в ту далекую ночь, когда город погибал в пламени и по улицам его мчались воинственные скифы? Кто же был этот загадочный Сын Неба?
Узнаем ли мы когда-нибудь это?
Я терялся в догадках и хотел уже поскорее рассказать об этой находке Михаилу в подробном письме. И вдруг от него пришла странная, непонятная телеграмма-молния:
«Вылетай немедленно Москву мне снятся поразительные сны, вылетай немедленно!..»
3
Неужели это возможно? Неужели мы и впрямь случайно наткнулись на след посещения нашей планеты гостями из космоса?!
И хотя я интуитивно ждал, что разгадку Сына Неба принесет именно эта проволока, найденная нами в пещере, всё равно рассказ Михаила о его сложных опытах и неожиданном открытии совершенно ошарашил меня.
Моток проволоки лежал на белом лабораторном столе, и я не мог отвести от него глаз. Неужели на этой тонкой металлической нити в самом деле записан отчёт о том, что увидел Сын Неба, игрой судьбы заброшенный две тысячи лег назад в маленький греческий городок на берегу Крыма? И неужели я сейчас сам загляну в тот далёкий мир, увижу всё его глазами?!
Мне не терпелось увидеть, и я плохо слушал объяснения Михаила о всей технике расшифровки видеозаписи на проволоке, о том, как он подбирал наилучший режим, какие использовал приборы, — но он, против обыкновения, кажется не обиделся на моё невнимание. Потом начал клясть себя, что во время экспериментов над проволокой размагнитил часть записи.
— И какую часть! Самое начало! Там, вероятно, было зафиксировано приземление космического корабля. А теперь мы не узнаем, как это произошло. И черт меня дернул проверять ее электропроводность!
— Ладно, теперь этого уже не поправишь. Показывай скорее, что есть! — взмолился я.
Но он словно нарочно взялся томить меня и решил обставить просмотр магнитной записи не менее таинственно и торжественно, чем жрец свои пророчества в храме Асклепия. Усадил меня в глубокое кресло в лаборатории перед овальным экраном, велел откинуться свободно на спинку, расслабить мышцы и ни о чем не думать.
— Просто смотри, какие картины станут возникать. И запоминай все детали, чтобы подробнее потом записать.
Затем он притушил огни в комнате, оставив только слабую лампочку возле приборов, с которыми страшно томительно и долго возился, что-то настраивая.
— Да скоро ты? — взмолился я и тут же замолк на полуслове, потому что увидел то, что произошло на крымской земле две тысячи лет назад…
Изображение было расплывчатым, смутным, нерезким, словно снимок, сделанный неопытным фотографом, без всякой наводки на резкость. Порой оно совсем пропадало, потом появлялось вновь. Но мой намётанный глаз археолога дополнял отсутствующие детали, многое просто угадывал.
Передо мной, несомненно, была главная городская площадь — агора, вымощенная черепками битой посуды и заполненная пёстрой толпой. Особенно отчетливо был виден один угол её, огороженный деревянными жердями, — вероятно, специально для торговли рабами, как упоминалось в некоторых источниках.
У подножия мраморного изваяния, на пьедестале которого написано: «Народ поставил статую Агасикла, сына Ктесии, предложившего декрет о гарнизоне и устроившего его…», в полном безразличии и отупении прилегла на камни морщинистая старуха, похожая на комок грязных тряпок. Рядом с ней, скованные цепями по рукам и ногам, лежат два скифа: один с рыжей косичкой, торчащей из-под рваной остроконечной кожаной шапки, и в куртке из грубо выделанных бараньих шкур, другой почти совсем голый, со взлохмаченной головой…
…Тенистый мраморный портик какого-то, видимо, общественного здания. Сидя за низеньким столом, заваленным свитками папируса, три пожилых грека внимательно, но довольно равнодушно наблюдают, как плечистый, обнаженный до пояса палач с бритой головой привязывает к большому пыточному колесу перепуганного раба, еще совсем подростка.
Все это в каком-то странном ракурсе — словно увидено глазами человека, сидящего на корточках.
Картины давно отшумевшей жизни возникали перед моими глазами. Они были отрывочными, бессвязными: промелькнет — и пропала. Так любознательный турист, попав в незнакомый город, бесцельно щелкает направо и налево своим неразлучным фотоаппаратом, не давая ему ни отдыха, ни покоя. Поэтому и пересказать эти коротенькие уличные сценки, пёстрый калейдоскоп промелькнувших лиц горожан, воинов, любопытных женщин, чумазых ребятишек, — связно пересказать всё это просто невозможно. К тому же, как я уже говорил, изображения порой были очень смутными, едва видимыми, да вдобавок меня еще сбивали с толку неожиданные ракурсы.
