Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо
Глава 3
Мадонна Лорето
После убийства Пруденцы Караваджо несколько недель не подходил в тавернах к шлюхам и даже с друзьями не встречался.
Встревоженный Онорио явился его навестить.
– Что-то ты засиделся дома. Девку бы тебе, а? – задумчиво произнес он. – И, хоть это на меня не похоже, я все же посоветую тебе закрутить с девчонкой, которая себя не продает.
– То есть.
– С честной женщиной, – Онорио засмеялся. – Признаюсь, что без своей доброй женушки я бы совсем вразнос пошел.
Караваджо помнил, как Онорио дрался, как торопливо совокуплялся с уличными потаскухами, как на площадях изрыгал ругательства вслед проходящим мимо бандитам.
– Да уж, без священных уз брака пропал бы ты ни за грош.
Он отправился на Корсо и купил пару женских перчаток красного шелка – красный цвет, полагал он, пойдет той, кому они предназначены. Художник долго смотрел, на северные ворота за пьяцца дель Пополо – туда, где среди продажных девок и нехристей закопали Пруденцу.
Караваджо было нелегко и самому себе признаться в том, что он стремится к любви честной девушки, а не девки. Каждый взмах кисти навечно привязывал его к женщинам, которых он писал. Даже навсегда расставаясь с ними, он продолжал им сострадать. В них влюбляешься, это невозможно отрицать. Они уходят, и начинаешь думать, что твой труд погублен.
Дверь у Лены была открыта. Она, смеясь, расхаживала по комнате с мальчиком: тот стоял у нее на ногах, она поддерживала его под мышки. Старуха в углу хлопала в ладоши. Лена следила, чтобы ножки мальчика не соскользнули на пол. Ее спокойная и простая доброта поразила его, заставив дышать по-другому – глубоко, полной грудью.
При виде незнакомца мальчик робко прижался к юбкам Лены. Надо было принести что-нибудь для ребенка, упрекнул себя Караваджо. Ладно, в следующий раз. И сам удивился той радости, с какой подумал об этом следующем разе. Он ступил за порог и протянул Лене перчатки.
Она приняла их.
– Что, особые перчатки для мытья полов? – она показала Караваджо руки. Грязь въелась в костяшки пальцев, толстым слоем засела под ногтями, напоминая корявые угольные штрихи.
– Значит, не угадал я с подарком?
– Красивые, – улыбнулась она его смущению.
Мать девушки взяла Караваджо за локоть и втянула в комнату:
– Проходите, синьор. Не желаете ли вина?
– Благодарю, синьора.
– Антоньетти, Анна Антоньетти, – она налила вино в грубо вытесанный деревянный кубок.
Мальчик захныкал. Лена потрогала его лоб.
– Что-то ты горячий, малыш. Плохо тебе еще, да? – она сунула мальчику в рот кусок хлеба, размоченный в воде с вином.
– Это сын вашей сестры? – Караваджо поднес кубок к губам.
– Почему не мой?
– Он назвал вас тетей Леной, помните? Когда я стоял у вашей двери вместе с нищими.
Мать Лены положила ладонь на руку Караваджо и прошептала:
– Господь прибрал мою Амабилию, когда она родила этого малыша.
– Кто его отец?
Лена опустила глаза на чашку разбавленного вина, стоящую на столе перед мальчиком. Мать прикусила губу редкими почерневшими зубами.
– В этом квартале, синьор, отцом может быть кто угодно.
– Мама, – Лена укоризненно прищелкнула языком. – Выпей еще глоточек, Доменико.
Анна пожала плечами.
– Я, синьор, восьмерых на свет произвела, но Господь всех упокоил – кто мертвым родился, кого хворь унесла. Одна Лена и осталась. И всех сама растила – супруг мой, Паоло, рано скончался. Прежде я покупала у крестьян зелень и перепродавала на пьяцца Навона. Дело малоприбыльное, да и мужчины проходу не давали, будто я себя на продажу выставляла. А теперь уж ноги и спина у меня не те, чтоб работать. Лена вместо меня торгует. Да еще в кардинальском дворце грязь возит.
Значит, Лена – не только служанка, но и treccola[8], расхваливающая на площади свой товар. Часто такие лавчонки держали для вида продажные женщины – отличный предлог, чтобы стоять на улице, когда приличные горожанки сидят по домам. Неужели настоящее ремесло Лены… Еще одна шлюха? А он-то думал, что нашел честную женщину.
– Чем вы занимаетесь, синьор? – спросила старуха. – Перчатки, что вы ей подарили, недешевые, это сразу видно. Да и одежда ваша когда-то была приличной, хоть сейчас и выглядит так, будто вас поколотили и обобрали.
Он усмехнулся ее прямоте.
– И били меня, и обирали не раз, синьора. Я художник.
Улыбка сползла с лица Анны. Художник не увезет ее дочь из квартала шлюх.
– У нее другой ухажер имеется.
Лена уронила хлеб в миску и негодующе сверкнула глазами на мать.
– Нотариус. При святой инквизиции работает. Ему сам папа римский поручения дает.
– Может, и познакомимся, – сказал Караваджо.
– Здесь, что ли? Он живет в квартале получше.
Караваджо протянул руку и взял мальчика за подбородок.
– Если он работает на Его Святейшество, я могу встретить его в Квиринале.
– У папы во дворце?
– Я каждый день туда хожу. Пишу портрет Его Святейшества.
Старуха смерила его проницательным взглядом, вобравшим в себя всю житейскую мудрость представительницы городской бедноты. Таким же взглядом смотрит у меня на портрете и папа, вспомнил он.
– Скоро у меня будут новые заказы. И тогда я хотел бы написать вашу дочь.
– Меня?
Старуха коснулась колена дочери.
– Когда волей Господа и Пресвятой Девы я уйду из этого мира на небо, жалованья служанки тебе на жизнь не хватит, Лена.
– Да я вовсе не отказываюсь, мама, – девушка сунула мальчику в рот еще кусок пропитанного вином хлеба. – Мне этот синьор нравится.
Караваджо отвесил шутливый поклон.
– И кого вы хотите с меня писать? – спросила она.
Он склонил голову сначала в одну сторону, затем в другую.
– Я думаю, Мадонну.
Лена закусила губу.
– С меня?
– Не смейся, девочка, – сказала мать. – Ты хороша собой – не хуже тех мадонн, что в церквях нарисованы.
– Ох, мама!
– А маэстро позаботится о том, чтобы ты больше не пачкалась, – она ласково пожала грязные пальцы дочери. – Чтобы была и впрямь похожа на Мадонну, а не на потаскушку.
– Церковники скажут, что Мадонна впервые в жизни явилась им на этой картине, – пообещал Караваджо. – Как будто она подошла и дотронулась до них.
Лена посадила мальчика на колени и скормила ему последний кусочек хлеба.
Анна проводила Караваджо к двери.
– Таких священников, которые дорого дали бы, чтобы их потрогала моя Лена, пруд пруди. Только, явись им Пресвятая Дева, они бы, поди, умерли от стыда за то, что вытворяют.
Под ее смех Караваджо вышел из дома и направился к Корсо.
* * *Во времена Римской империи на стадионе императора Домициана устраивали состязания по бегу. Гонки на колесницах проводились на более обширном ипподроме, известном как Большой цирк. После пожара в Колизее кровавые гладиаторские бои также переместились на стадион. Впоследствии покрывавшие его мраморные плиты растащили на сооружение церквей и дворцов для пап и знати – семейств Памфилиев, Орсини и Колонна. Кирпичи и бетон нижних галерей, где древние римляне после зрелищ встречались с продажными женщинами, превратились в первые этажи зданий, окруживших площадь, – ныне одно из главных мест народных гуляний. Стадион возводили по греческому плану, и древние римляне дали ему латинское название на основе греческих слов, означавших «место соревнования», – inagone. Позднее в римском диалекте оно сократилось и исказилось, поэтому теперь площадь именовали Навона.
