Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо
– А это еще что за дерьмо?
В боковой часовне Караваджо рассматривал «Воскресение» – картину высотой почти в дюжину и шириной в семь локтей. В центре полотна холеный Христос в манерной позе держал в вытянутой руке флаг. Ангелы вокруг него томно наигрывали на лютнях и дули в трубы. Пухлые херувимчики удобно лежали под ангельскими седалищами, похожие на подушки в будуаре куртизанки.
За Караваджо семенил Просперо, прокладывая себе путь сквозь пасхальную толпу в церкви Иисуса.
– Я хочу выбить заказ у иезуитов, которые здесь заправляют, – сказал он. – Так что поставим печати на наши грамоты о причастии и сразу уйдем. Не затевай скандал.
– Да ты только посмотри на этих кривляющихся мужеложцев, дьявол их раздери!
Голос Караваджо звучал достаточно громко, чтобы привлечь внимание богомольцев, ожидающих причастия. Он слышал увещевания Просперо, но ничего не мог с собой поделать: помпезная бездарность бесила его.
В нижней части холста были изображены грешники под охраной меченосца, обратившие свои лица к Христу.
– Вот этот – карикатура на убийцу в твоем «Мученичестве святого Матфея», – сказал Просперо. – Но вместо смятения, переданного тобой, этот, похоже, страдает слабоумием.
Караваджо рассмеялся:
– Да, что-то не похоже, чтобы обреченные испытывали адские муки. Лица у них такие, будто Христос всего-навсего обругал их наряды.
– Ваше святотатство меня не удивляет, Меризи.
Резкий, гнусавый и властный голос перекрыл галдеж прихожан. Джованни Бальоне держал у бедра шляпу с плюмажем. Он выпятил грудь, обтянутую дорогим стеганым камзолом с отделкой из шелка, и выдвинул подбородок – воинственно и торжествующе, как один из обнаженных на его «Воскресении».
– Не лезь на рожон! – Просперо толкнул друга локтем.
Легкое сострадание охватило Караваджо. «Ну почему он не может просто писать картины? Зачем ему все время состязаться со мной? У него неплохая техника, он мог бы чего-то достичь. Просто его картинам никогда не сравняться с моими».
– Бальоне, ну не здесь же нам спорить, верно?
Бальоне стрельнул глазами туда-сюда, словно проверяя, все ли прихожане прислушиваются к их беседе. Тонкими, обтянутыми лайковыми перчатками пальцами он перебирал лазуритовые четки.
– Если будете и дальше возводить поклеп, я привлеку вас к суду инквизиции.
Вокруг них собралась толпа. Караваджо чувствовал, как с каждым вдохом в его груди разгорается ярость.
– Думаете, я боюсь инквизиции?
– Ну вот, приехали, – Просперо воздел руки к небесам в бессильной досаде.
– За что я боюсь, так это за живопись, – Караваджо потянул на себя шелковую розетку с камзола Бальоне. – И если не могу удержаться от брани, то лишь потому, что искусство мне дороже, чем ваша честь.
– Пишите что угодно и как угодно, – отмахнулся Бальоне. – Но я полагаю, что вы – могильщик искусства. И ваша техника.
– Моя техника достаточно хороша, чтобы вы безуспешно пытались копировать ее в жалкой бездарной мазне, вывешенной на этой стене. Это – худшая из ваших картин. Я не слышал о ней ни единого доброго слова.
Караваджо говорил с таким пылом, что иезуит у алтаря поднял голову от святого причастия. Драки в переполненной народом церкви случались нередко, и священник насторожился. Караваджо умолк, и месса продолжалась.
– Возможно, инквизиции будет интересно узнать о вас и вашем любимчике Чекко, – Бальоне направился к выходу, протискиваясь между все прибывавшими прихожанами. – Вы ведь сами были не прочь получить заказ на «Воскресение». Ясно, что вы мне просто завидуете.
– Таких уродов, как ты, я ем на завтрак! – Караваджо понесся за Бальоне, перепрыгивая через ступеньки. В спешке он столкнулся с каким-то тучным господином, кубарем полетел вниз и распластался у подножия лестницы, придавленный упавшим на него толстяком. Караваджо успел увидеть, как Бальоне помчался через площадь, – плащ развевался у него за спиной.
Подошедший Просперо взял Караваджо под мышки и бережно усадил на ступеньки.
– Вернемся в храм, а? – попросил он. – Надо скорее принять святое причастие, пока тебя дьявол не унес.
Караваджо вытер кровь, выступившую из рассеченной брови.
На площади перед папским дворцом палачи возились с преступником на дыбе. Его связанные за спиной руки выскочили из суставов почти сразу – несчастного не успели вздернуть и на шесть локтей. Он кричал и клялся в своей невиновности. Народ со всего рынка валом валил поглазеть на казнь. У другого столба корчился преступник в кандалах с высунутым языком, зажатым в тиски за дурные слова о властях.
Караваджо пересек площадь и приблизился к воротам дворца – он шел продолжить работу над портретом Павла V. Шипионе Боргезе стоял у окна. Кардинал держал двумя пальцами край занавески, как будто приподнимал белье любовницы. Он был до дрожи увлечен зрелищем мучений на дыбе.
– По-моему, вы не раз представали перед судом, маэстро Караваджо. Вас когда-нибудь.
– Пытали ли меня на дознании? Нет, ваше высокопреосвященство, – его голос прозвучал громче, чем нужно. «Тебе снова неспокойно в обществе Шипионе, Микеле, не правда ли? Думаешь, он-то и будет тебя пытать?»
Шипионе нахмурился. Он как будто сожалел о том, что не услышит подробностей о пытке.
– Я видел, как вы идете через площадь. Вы не остановились, чтобы посмотреть на экзекуцию.
– Отсюда вид лучше.
Глаза Шипионе потемнели.
– У вас кровь на лице.
Он коснулся рассеченной брови Караваджо. На пальце осталась алая капелька.
– Можно ли этим рисовать?
– Кровью? Вы хотите сказать, вместо краски?
– Да, – Шипионе вытер палец о камзол Караваджо.
– Кровь портится и омерзительно воняет, ваше высокопреосвященство.
– Вы пробовали?
– Нет. Но я знаю, что бывает с кровью.
– Не сомневаюсь.
Человек на дыбе завопил: веревки отпустили, и он стал падать. Толпа на площади разошлась, и мучители развязали узника, чьи вывихнутые руки свисали под странным углом. Он рухнул прямо на мостовую.
Караваджо преклонил колено. Он представил себе, что такой же пытке подвергнут Фабрицио. Сострадание кольнуло его – так же больно, как если бы он держал в объятиях измученное тело друга. Подол красной кардинальской мантии качнулся перед ним.
– Мой господин, я умоляю вас о милости.
– Проси, – голос Шипионе, казалось, шел не из горла, а откуда-то из чрева – так сдавленно и напряженно он прозвучал.
– У моей возлюбленной госпожи маркизы Костанцы Колонны есть сын.
– Несколько сыновей.
– Я говорю о синьоре Фабрицио. Его задержали за некий проступок. Не можете ли вы, ваше высокопреосвященство, даровать ему прощение?
